Прекрасная Габриэль - [259]

— Это все равно, — перебила Габриэль. — Я должна сказать вам так много, что минуты, как бы продолжительны они ни были, все-таки покажутся нам слишком коротки.

— Ничто не может сравниться с важностью того, что я должен сообщить вам, моя Габриэль. Если бы вы не назначили мне свидания вчера, я сегодня утром попросил бы у вас аудиенции.

— Стало быть, я имела причину думать, что вы не уехали бы, не увидевшись со мной. Это было бы преступлением.

— Я не хочу лгать. Может быть, я совершил бы это преступление, если бы не важность известий, дошедших до меня. Габриэль, ваши враги торжествуют, они уже не угрожают, они приготовляются нанести решительный удар.

— Какие враги? какое торжество? какие угрозы? какие удары? — сказала Габриэль с лихорадочной веселостью, от которой обдало холодом сердце Эсперанса.

— Хотя мои известия очень неопределенны, они тем не менее должны объяснить вам опасности, ожидающие вас. Я признаюсь, что не могу ничего определить в точности, но по этому самому допускаю все подозрения, все опасения.

— Послушайте, — перебила герцогиня, садясь и привлекая возле себя на диван молодого человека, задрожавшего от этой ласковой фамильярности, на которую Габриэль никогда не была так расточительна, — вы ничего не знаете, говорите вы, вы не можете ничего определить; ну а я знаю всё и расскажу вам подробно все это неопределимое, что так сильно вас волнует. Я дрожала, что вы не придете, вы так осторожны, так деликатны, вы не король, не рыцарь, а под одним из ваших прекрасных розовых ногтей скрывается больше чести и вежливости, чем во всем венчанном рыцарстве вселенной. Слушайте же.

Эсперанс выразил, что слушает всей душой.

— Враг, пугающий вас, — сказала Габриэль, обернувшись к нему и смотря прямо ему в глаза, — этот страшный враг — Анриэтта д’Антраг; она угрожает моей будущности, не правда ли? Она имеет виды на короля, она идет к цели большими шагами — вот что вы хотели мне сказать?

— Да… и не пренебрегайте этим, герцогиня! Да, она достигает цели!

— Она достигла, — сказала Габриэль, презрительно улыбаясь. — Три ночи тому назад король удостоил ее посещением, а она удостоила его своим милостивым расположением. Вы дрожите, взгляните на меня. Я смеюсь. Да, все произошло самым честным образом. Один хорошо купил, другая хорошо продала. Что может быть лучше в делах? Король заплатил сто тысяч экю и обещанием жениться за жестокую добродетель красавицы Антраг. Смейтесь же, друг мой, смейтесь же!

Эсперанс побледнел от гнева.

— Я видела, как Сюлли отсчитывал деньги, — продолжала Габриэль, — меня спрятали за окном напротив; я доставила себе это удовольствие. Министр собрал сумму крупной монетой, и чтобы затронуть короля, вздумал покрыть весь пол этими деньгами. Король, призванный министром, чтобы дать квитанцию, пришел, и тот указал ему на пол, усыпанный деньгами.

— Какое дорогое удовольствие! — прошептал Генрих.

— Да, он это сказал. О! как ни страдала бы брошенная женщина, она слишком счастлива, вспоминая в подобную минуту, что она не продала себя.

— Габриэль, — сказал Эсперанс, — деньги не значат ничего, но вы мне не говорите об этом обещании жениться, однако это главное.

— К чему? Что нам за дело до этого?

— Но другие права возле ваших…

— Полноте! О моих ли правах теперь идет дело? Неужели вы полагаете, что я дорожу тем, чего может добиваться мадемуазель д’Антраг?

— Но ваш сын?

— Довольно об этом, Эсперанс, прошу вас.

— Габриэль, я, любя вас более жизни, не хочу приносить себя в жертву, для того чтобы дать восторжествовать Анриэтте д’Антраг, когда мне стоит сказать слово, чтобы погубить ее. Не сердитесь на эту негодную женщину, моя Габриэль, вы делаете ей слишком много чести. Она падет постыдно, как нечистый червь, осмелившийся подняться до цветка и который срывает ветер и раздавят ногой; одно слово, сказанное королю, три строчки, показанные его величеству, и королевское звание Анриэтты д’Антраг исчезнет прежде, чем начнется; шаг труден, опасен, может быть, я сделаю его завтра.

— Точно вы стараетесь меня утешить, Эсперанс, — сказала Габриэль тоном оскорбленного достоинства. — Неужели вы уважаете меня так мало, что думаете, будто я сержусь? Говорить с королем! Оспаривать у Анриэтты д’Антраг брачное обещание! Нападать на нее, чтобы поддержать меня! О, это сделала бы Анриэтта д’Антраг, но я… Деньги свои она заработала, обещание купила, оставим ей все это, мой Эсперанс, и вместо того, чтобы думать о моих погибших почестях, о моей разбитой короне, вместо того чтобы выставлять мне способы, остающиеся у вас, для того чтобы сохранить мне королевство, вместо того, чтобы осквернять себе усы и губы, говоря о всех этих грязных интригах, поговорим, мой благородный друг, о нас, о наших верных клятвах, о наших испытаниях, так храбро перенесенных, отдохнем от всех этих гнусностей, сжав наши честные руки, упиваясь нашими нежными, чистосердечными улыбками. Мало того, чтобы улыбаться, мой Эсперанс, будем смеяться над нашей нелепой совестливостью, над нашей глупой деликатностью. Да, пока ты меня любил и уезжал со слезами, чтобы оставить меня чистой и безукоризненной королю, супругу, между тем как из уважения к данному слову, к признательности, к дружбе — словом, ко всему, что честно и благородно, я позволяла тебе умирать, сама умирая от любви, эти люди, которым мы оба жертвовали нашим сердцем и нашей кровью, составляли в гнусности жадный торг презренным телом и нарушенной клятвой. Одна продавала свою особу, другой — свою подпись. А ты — безумец, устремлялся в бездну пламени, чтобы избавить короля от подозрения; ты принимал изгнание и смерть, чтобы сделать законным моего сына, которого этот король одним росчерком пера объявил навсегда незаконнорожденным. Если я умру сегодня, завтра Анриэтта д’Антраг потребует моего наследства и ты будешь принужден называть ее твоей королевой. Право, будем смеяться, милое сокровище моего сердца, и пусть наше презрение сожжет даже воспоминание об этих ничтожных бедствиях, как этот поцелуй, вырвавшийся из души моей, истребит в нас глупость героизма, ложную честь великодушия.