Преемники: от царей до президентов - [62]

Кому брать упавшую с неба власть и "разруливать" сложнейшую ситуацию, сложившуюся на улице, решали две растерянные кучки людей в соседних комнатах Таврического дворца: в одном кабинете, схватившись за головы, сидела группа думских депутатов, в другом кабинете, точно так же схватившись за головы, обосновались социалисты. Иногда представители двух кабинетов встречались для переговоров в коридоре. История описывает, например, такой удивительный диалог. Бывший глава Думы Родзянко говорит социалистам Чхеидзе и Суханову: "Власть у вас, вы можете нас всех арестовать". На что левые, помявшись, отвечают: "Возьмите власть, но только не арестовывайте нас за пропаганду".

В конце концов смелее оказались думцы. Вышедший в коридор Милюков заявил, что они решились и берут власть в свои руки. В соседней комнате, узнав об этом заявлении, с облегчением подумали: ну и слава богу! Член Исполкома Суханов (он же Гиммер) откровенно написал о той радости, что испытал, сбросив груз ответственности со своих социалистических плеч:

Я почувствовал, что корабль революции, бросаемый в эти часы шквалом по полному произволу стихий, поставил паруса, приобрел устойчивость, закономерность в движениях среди страшной бури и качки.

Прозевал переворот даже самый профессиональный из революционеров Владимир Ильич Ульянов (Ленин). В швейцарской эмиграции, разуверившись в скорых перспективах смены строя у себя дома, в самый ее канун будущий создатель советского государства от отчаяния затеял безнадежную интригу: попытался вооружить и склонить к бунту тамошних добродушных сыроваров и часовщиков.

Судить Ленина за февральский "зевок" не стоит. Россия — страна коварная, вроде верблюда, о котором писал в своем "Алхимике" Пауло Коэльо:

У верблюдов коварный нрав: они шагают и шагают без устали. А потом вдруг опускаются на колени и умирают.

Так и две империи, петровская и советская, сначала долго шагали, преодолевая непреодолимое, а потом опустились на колени и умерли. Закономерно и неожиданно. Как здесь предугадать?

Исследователи не раз пытались расставить февральские события по полочкам, словно наводя порядок в растерзанной после налета квартире. Задним числом аналитики старались упорядочить революционный хаос, упирая, в зависимости от своих идейных воззрений, на те или иные закономерности. В ряде случаев вышло даже любопытно. Беда лишь в том, что всякий раз в результате подобной генеральной приборки возникала все же не совсем "та квартира". Если бы после таких посетителей на место событий прибыл следователь, то он не смог бы воссоздать картину происшедшего: отпечатки оказались стертыми, а многие из поднятых с пола предметов угодили не на те полки.

Едва ли не первым таким посетителем, стремительно ворвавшимся в только что разгромленную революцией российскую квартиру, оказался марксист Ленин. В его работе "Письма издалека", а это март 1917 года, изложены причины, по которым случившуюся революцию никак нельзя считать чудом ("Чудес в природе и в истории не бывает", — утверждает Ленин). Напротив, Февраль для Ленина — явление исключительно закономерное, нечто вроде спектакля, разыгранного строго по сценарию:

Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, "разыграна" точно после десятка главных и второстепенных репетиций; "актеры" знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия.

Еще в январе Ленин писал, что "мы, старики, не доживем до грядущей революции", а теперь, в марте, объяснял, как "замечательно дружно слились" в единое целое все необходимые для переворота условия. Ленинская статья — неплохой пример для демонстрации того, как создаются исторические мифы.

Лев Троцкий, на мой взгляд, поступил честнее, дав Февралю психологическую характеристику, с которой нужно разбираться, изучая не марксизм — марксизму здесь смерть, — а классиков русской литературы:

…февральская Россия, лениво-революционная, еще полуобломовская, республикански-маниловская и ох какая (в одной части) простоватая! и ах какая (в другой части) жуликоватая!..

И Троцкий прав: люди из толпы — обыватели Обломов и Манилов — сыграли в феврале 1917 года, первый спросонья, а второй в идиотическом восторге, не меньшую роль, чем агитаторы-социалисты. Наконец, никто в полной мере не изучил ту роль, что сыграли в русской революции не солдаты-окопники, а солдаты маршевых рот, сосредоточенные в столице, не желавшие отправки на фронт, а потому готовые (простовато-жуликовато) бузить под любым предлогом. Не было лучше бульона для организации беспорядков.

Что же касается ленинских рассуждений о "замечательной отрепетированности" февральских событий, то этот тезис убедительно опровергает Солженицын в своем "Красном колесе". Достаточно вспомнить, например, документальный рассказ о том, в какую нелепую ситуацию попала приехавшая к царю за отречением делегация Думы. Пока государь взял перерыв на размышление, делегатам вдруг пришло в голову,

…что ведь должны бы существовать какие-то специальные законы престолонаследия и не худо бы с ними справиться. Граф Нарышкин, до сих пор ведший запись беседы, сходил и принес из канцелярии нужный том законов Российской империи. Листали, искали… Не находили. Не находили видов отречения, но и самого раздела об отречении вообще тоже не находили. Двадцать лет боролись, желая ограничить или убрать царя, — никто не задумался о законе, вот штука.