Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом - [27]

. В глазах людей Ельцин с самого начала был не лидером широкого демократического движения, а бунтарем, который бросил вызов КПСС, и к осени 1991 года в этом смысле изменилось только то, что бунтарь одержал победу.

На протяжении всех бурных лет конца 80-х – начала 90-х российское общество не артикулировало четко свои политические пристрастия. Движения в поддержку демократии были сильны в Москве и в больших городах, но и там были внутренне противоречивы и плохо структурированы. Что такое свобода? Что такое демократия? Что такое рынок? Большинство отвечало на эти вопросы просто: все наладится, после того как исчезнет КПСС. Это она мешает хорошо и свободно жить. Еще до путча, летом 1991 года, как отмечали социологи из ВЦИОМа, надежды на возрождение России в глазах 69 % россиян были связаны с тем, что “за 74 года нахождения у власти компартия окончательно себя дискредитировала” ¹⁹. Как говорил через двадцать с лишним лет Немцов на одном из протестных митингов, “мы тогда были романтиками, мы думали, что стоит только победить ГКЧП и наступит счастье, успех, достаток, благоденствие, Россия станет самой свободной, самой счастливой страной…” ²⁰ И вот ГКЧП и КПСС исчезли. Ведущая политическая сила страны, “Демократическая Россия”, благодаря которой Ельцин пришел к власти, стала распадаться на фракции и клубы по интересам сразу же после путча. Чем дальше, тем меньше Ельцин был готов с ней считаться. От единодушия, с которым депутаты съезда голосовали за суверенитет России, не осталось и следа, когда зашла речь о реформах. Понятно, почему так произошло. Если суверенитет был выражением очевидного интереса – новая российская элита хотела подвинуть прежнюю, советскую, – то реформы не пользовались устойчивой поддержкой в обществе. Архитекторам реформ и избиратели, и их избранные представители заранее отказывали в доверии. Об этом свидетельствовали цифры соцопросов: в декабре 1991-го только 28 % российских граждан верили, что правительство сможет провести реформы, а 46 % – не верили. (В соседней Украине, к примеру, соотношение было прямо противоположным: 41 % энтузиастов против 25 % скептиков.)

Мальчики в розовых штанах

Меж тем к концу 1991 года ситуация в экономике была абсолютно катастрофической. Советский Союз обанкротился. Золотого запаса не было. Хлеба не было. По состоянию на 15 ноября запаса муки в закромах оставалось на двое суток – при нормативе 15 дней. Отсутствие кормов привело к мору на птицефабриках и сокращению поголовья скота. “Мясопродуктами торгуют только по талонам, на декабрь не хватает ресурсов. Молоком торгуют в течение 1 часа. Масло животное реализуется по талонам – 200 г на человека в месяц. Не хватает ресурсов. Растительное масло в продаже отсутствует…” – так, согласно правительственной справке, в середине ноября обстояли дела в той же Нижегородской области, куда вот-вот будет назначен губернатором Немцов ²¹. Голода не было, но была угроза голода: министр сельского хозяйства Хлыстун еженедельно докладывал о положении с продовольствием в стране на специальной комиссии во главе с президентом. Еще в сентябре, будучи представителем президента в своей области, Немцов вызвал к себе руководителей автопарков и потребовал обеспечить автобусы: на полях осталась неубранной часть урожая, и народ с сумками и мешками поехал на выходных собирать картошку, капусту, морковь и свеклу. Став губернатором, Немцов едва ли не первым делом попросил дислоцированных в его области военных развернуть в городе военно-полевые кухни, чтобы кормить голодных. Второй его проблемой в конце декабря стали водочные и сигаретные бунты: люди перекрывали улицы, не имея возможности отоварить талоны на водку и купить сигареты. Вот как Немцов потом описывал положение дел в декабре 1991 года у себя в области. И в целом по стране оно было примерно таким же: “Картина была катастрофическая: моя жена в 4 часа утра занимала очередь за молоком, чтобы дочке, Жанне, принести его на завтрак. И 17 видов талонов, и мужики, требующие завезти сигареты и переворачивающие автобусы. Я работал диспетчером, а не губернатором: туда сигареты, сюда молоко, сюда хлеб – это то, что было. И кроме того, была холодная зима, область замерзала” ²².

У нового правительства отсутствовало даже минимальное пространство для маневра. Егор Гайдар признавался: “Открывшаяся в деталях картина подтверждала печальную истину: ресурсов, позволяющих сгладить социальные издержки запуска нового механизма хозяйствования, не было. Откладывать либерализацию экономики до тех пор, пока удастся продвинуть медленные структурные реформы, невозможно. Еще два-три месяца пассивности, и мы получим экономическую и политическую катастрофу, распад страны и гражданскую войну. Это мое твердое убеждение” ²³.

Однако никакой другой опоры, кроме президента, у реформаторов не было. Новая российская элита не чувствовала запроса на экономическую либерализацию. Съезд потому с готовностью и предоставил Ельцину чрезвычайные полномочия в проведении реформ, что хотел снять с себя ответственность за них. А в конце ноября Верховный совет во главе с Русланом Хасбулатовым уже заворачивал президентские инициативы. “Очевидно, что положение, складывающееся в России через три месяца после провала путча, не предвещает радужных перспектив демократическим силам, – писала тогда газета «Московские новости». – За это время им так и не удалось создать стабильную социально-политическую опору своей власти, а тот кредит доверия, которым располагал Белый дом (то есть президент и правительство. –