Предвыборная страсть - [18]

— Я одного не пойму: для чего мне советуешь идти кому-то кланяться?

— Ты — не я. К тому же есть веская причина. Тебя уволили не по закону. Почему бы не поговорить с Агеевой?

— Зачем, Костя?! — разозлился Истомин. — Она приняла решение и вряд ли изменит его. Первая баба города знает цену своему железному слову, иначе его не считали бы железным.

— Прошлое вспомнили бы, — со значением сказал Костя.

— Послушай, я пришел к тебе, чтобы хоть немного душу отвести с другом. Кончай издеваться.

— Ну, хочешь, я поговорю с Осетровым? Кстати, не Агеева тебя выгнала, а наш любезный Пал Ваныч.

— Нет, не хочу. Давай-ка еще выпьем. На пару недель у меня есть деньги, потом у тебя займу. За это время придумаю, что делать дальше. Жаль, так и не успел сделать интервью с Бароном. Колоритнейшая личность!

— А я тебе что говорил? Сам хотел, но он наотрез отказался. А материал был бы сенсационный. Шутка ли, матерый убийца, чудом избежавший расстрела, живет рядом со свалкой в старом, разбитом кирпичном заводе и не хочет быть ни местным авторитетом, ни честным гражданином. Вроде как скит себе устроил! Фантастика! Я, когда узнал об этом, аж подпрыгнул от радости: вот это удача! А он и слушать меня не захотел. Канай, говорит, кореш, пока цел. Еще раз сунешься — пожалеешь. А ты, значит, договорился?

— Неделю назад. Здоровый он мужик, чуть не покалечил меня. Пять раз я приезжал на развалины, но все-таки уговорил его дать интервью. Знаешь, иго помогло? В последний раз я рассказал ему, как меня жена выгнала. После этого Барон почему-то решил, что я свой чувак.

Они выпили еще, но легче не стало. Тягостное молчание воцарилось за столом.

Костя думал, как помочь приятелю, и ничего не мог придумать. Телестудия в городе одна, выгнали — можешь забыть о ТВ. Газета тоже одна. И там начальство прекрасно знает, что, если Агеева недовольна человеком, с ним и разговаривать не стоит.

Истомин курил, мрачно глядя себе под ноги. Казалось, жизнь кончилась, в тридцать четыре года стал он никому не нужным человеком. Вроде бы все правильно делал, а становилось все хуже и хуже. Мать была так рада: вернулся домой, кормилец, на пенсию разве проживешь?.. Как ей сказать о том, что он теперь не кормилец, а нахлебник? Маша? Она, конечно, будет уверять его, что любит… Но он-то знает, чем все это кончится. Мужчина должен обеспечивать своей женщине нормальную жизнь… Да и вообще, Маша — это ведь несерьезно.

А что в этой жизни серьезно?

9

Кличка Платон имела прямое отношение к знаменитому античному философу: давным-давно, когда Егор Петрович Санько был юным карманником, инспектор по делам несовершеннолетних пыталась объяснить ему порочность воровской круговой поруки известной фразой: «Платон мне друг, но истина дороже». Егор Петрович объяснениям не поверил, что и подтвердил вскоре очередной «ходкой», но фразу запомнил, и так она полюбилась ему, что употреблял ее при каждом удобном случае. Звучало это примерно так: «Как сказал один кент, Платон мне друг, но истина дороже, понял, сука?!» А когда старшие воры говорили ему: «Ну ты, Платон хренов!..» — не обижался. Так и стал он Платоном.

Теперь ему было пятьдесят пять лет, и при желании мог бы он купить себе роскошную квартиру в центре города или даже целый особняк. Но такого желания не возникало. Зачем перебираться в шумный центр, когда здесь имеются и камин, и ванна-джакузи, и сауна, не говоря уже о прочих удобствах. А кроме того — густой виноградник перед верандой. Летом Платон выйдет утром из дома в тренировочных штанах фирмы «Адидас», посмотрит, как сквозь густые виноградные листья пробиваются солнечные лучи, попрыгает на теплом асфальте — и будто бы моложе становится. Где еще такую красоту да уют почувствуешь? Ну, а когда холодно, как теперь, хорошо сидеть у камина и смотреть, как полыхает огонь. Береза в Прикубанске росла неохотно, лишь на центральных улицах меж сосен и голубых елей, а так, чтобы на поленья можно было использовать — не найдешь столько деревьев. Но для Платона это разве проблема? Послал человека на деревообрабатывающий комбинат, и аккуратная поленница из березовых чурок выстроилась под навесом за домом. Любил Платон именно березовые поленья.

Сегодня перед чугунной решеткой камина, украшенной затейливым орнаментом, сидели в глубоких креслах три человека. Помимо самого хозяина, присутствовали Фантомас и Лебеда.

Фантомас был тоже немолод, шестой десяток разменял. В отличие от Платона, кличку свою не любил, требовал, чтобы звали его, как положено: Ашот Коммунарович Гарибян. Оно и понятно, очень уж молодежная была кличка, не солидная для уважаемого человека. А когда-то звучала! И была как награда для неуловимого грабителя. Времена меняются, изменился и сам Фантомас, а вот изменить кличку уже невозможно.

Третьим был Лебеда, самый молодой из теневых авторитетов города. Он и срок-то мотал смехотворный — год за драку на танцплощадке, но «откинулся» вовремя, в самый разгар перестройки, и крутым стал до невозможности. Клички своей не стеснялся, хоть происходила она от названия сорняка, и о том, что он Василий Левицкий, вспоминал нечасто.