Предводитель волков - [5]

— Ну, мама, не беспокойся. Пойдем, Моке, я готов.

— И ты даже не поцелуешь меня, негодник?

— Конечно, да, мамочка, и не один раз!

И я изо всех сил сжал ее в объятиях, едва не задушив.

— Когда ты вернешься?

— Не волнуйтесь, если его не будет дома до завтрашнего вечера.

— Почему? Ты же сказал, что охота будет утром!

— Утром — это на волка; но, если нам не повезет, должен же мальчик подстрелить одну или пару диких уток в болотах Валлю.

— Ну вот, ты его утопишь!

— Черт возьми! — воскликнул Моке. — Если бы я не имел чести разговаривать с женой моего генерала, я бы сказал вам…

— Что, Моке? Что бы ты сказал?

— Что вы хотите сделать из вашего сына мокрую курицу. Но, если бы матушка генерала ходила за ним по пятам, как вы за этим мальчиком, он никогда не переплыл бы море и не оказался бы во Франции.

— Ты прав, Моке, бери его с собой: я совсем потеряла разум.

И матушка отвернулась, чтобы стереть слезу.

Слеза матери — алмаз сердца, более драгоценный, чем жемчуг Офира.

Я видел, как она скатилась.

Я подошел к бедняжке и шепнул ей на ухо:

— Если хочешь, мама, я останусь.

— Нет, иди, иди, мой мальчик, — сказала она. — Моке прав: должен же ты когда-нибудь стать мужчиной.

Я снова поцеловал ее и пошел догонять Моке.

Пройдя сотню шагов, я обернулся.

Матушка вышла на середину улицы, чтобы дольше видеть меня.

Теперь я смахнул слезу.

— Что это, вы тоже плачете, господин Александр? — спросил Моке.

— Ничего, Моке, это от холода.

Господь, подаривший мне эту слезу, не правда ли, ты прекрасно знаешь, что я плакал не от холода?

8

Уже совсем стемнело, когда мы добрались до дома Моке.

Мы поужинали яичницей с салом и рагу из кролика.

Затем Моке постелил мне. Он сдержал слово, данное моей матери: у меня был мягкий тюфяк, две белые простыни и два очень теплых одеяла.

— Ну вот, — сказал мне Моке, — забирайтесь в постель и спите; может быть, завтра придется выходить в четыре часа утра.

— Когда скажешь, Моке.

— Да, да, вечером вы ранняя пташка, а завтра утром мне придется облить вас холодной водой, чтобы поднять с постели.

— Согласен, Моке, если не встану с первого раза.

— Что ж, посмотрим.

— Тебе очень хочется спать, Моке?

— А что, по-вашему, я должен делать в это время?

— По-моему, ты мог бы рассказать одну из тех историй, какими развлекал меня, когда я был маленьким.

— А кто меня разбудит в два часа ночи, если я до полуночи стану вам сказки рассказывать? Господин кюре?

— Ты прав, Моке.

— Вот и хорошо!

Я разделся и лег.

Моке бросился на свою постель не раздеваясь.

Через пять минут он уже громко храпел.

Я же больше двух часов ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть.

Сколько бессонных ночей провел я в своей жизни перед началом охоты!

Наконец к полуночи усталость взяла свое.

В четыре часа я проснулся от резкого холода и открыл глаза.

Моке стащил с меня одеяло и стоял надо мной, обеими руками опираясь на ружье, с трубкой в зубах.

При каждой затяжке огонек трубки освещал его довольное лицо.

— Ну что, Моке? — спросил я.

— Что ж, мы его спугнули.

— Волка? А кто это сделал?

— Бедняга Моке.

— Вот молодец!

— Но угадайте, где зверь залег? Что за славный малый этот волк!

— Где же, Моке?

— Сто против одного, что не угадаете! В охотничьем угодье Трех Дубов.

— Значит он попался?

— Да, черт возьми!

Три Дуба были небольшой зарослью деревьев и кустарника арпана в два посередине равнины Ларньи, примерно в пятистах шагах от леса.

— А охотники? — продолжал я.

— Всех предупредили; на опушке леса самые лучшие стрелки: Мойна, Мильде, Ватрен, Лафёй — в общем, все. С нашей стороны встанет господин Шарпантье, со стороны Валлю — господин Ошде, со стороны Ларньи — господин Детурнель, со стороны Ле Фоссе — вы и я; спустят собак, полевой сторож подбодрит их зычным голосом — и все кончено, волк у нас в кармане.

— Моке, поставь меня на хорошее место.

— Я же сказал, что вы будете рядом со мной, только вам придется для этого подняться с постели.

— Ты прав, Моке. Брр!

— Ладно, пожалею вашу молодость, подброшу хвороста в камин.

— Моке, я не решался просить тебя об этом, но, право же, это было бы очень любезно с твоей стороны.

Моке принес со двора охапку веток, положил их в камин, подправил ногой и бросил в середину зажженную спичку.

Огонь занялся сразу и вскоре весело пылал в камине.

Сев на скамейку, я стал одеваться.

Уверяю вас, я справился с этим очень быстро. Моке был поражен моим проворством.

— Ну вот, — сказал он, — теперь выпьем по капельке — и в путь!

И Моке наполнил два стаканчика желтоватой жидкостью, которую я узнал, не пробуя.

— Ты же знаешь, Моке, я не пью водки.

— Вы впрямь сын своего отца. Но что же вы будете пить?

— Ничего, Моке, ничего не надо.

— Вы знаете поговорку: «В пустом доме черт селится». Послушайте меня, проглотите хоть что-нибудь, пока я буду заряжать ваше ружье, надо же выполнить обещание, данное вашей бедной матушке.

— Ладно, Моке, тогда кусок хлеба и стакан пиньоле.

Пиньоле — это слабое вино невинодельческих районов. Говорят, его надо пить втроем: один пьет, двое держат пьющего.

Я привык пить пиньоле и мог справиться один.

Пока я пил, Моке заряжал мое ружье.

— Что это ты делаешь, Моке? — спросил я.

— Помечаю крестиком вашу пулю. Мы будем стоять рядом, можем выстрелить одновременно, и — не из-за денег, я знаю, вы мне их отдадите, но из тщеславия, — если волк будет убит, я хочу видеть, чья пуля его убила. Так что цельтесь как можно лучше.