Предвечный трибунал: убийство Советского Союза - [40]

– Постепенно народное хозяйство стало отставать от возросших запросов населения. Чрезмерное планирование сковывало инициативу на местах. В середине 60-х годов предсовмина Косыгин начал экономическую реформу; базовых устоев она не затрагивала, но давала предприятиям определенную свободу. Я тогда руководил Уралмашем и был весьма удовлетворен смягчением жесткого контроля. В итоге реформы восьмая пятилетка (1966–1970 годы) имела самые высокие экономические показатели.

– Но что-то этому помешало? – сочувственно спросила Прокурор.

– Увы, после пражских событий 1968 года реформу свернули. Дальнейшие попытки вернуться к ней успеха не имели. И экономика с современными задачами уже не справлялась.

– Свидетель Кара-Мурза, как вы объясните расхождение показаний – ваших и свидетеля Рыжкова? – строго осведомился Судья.

Оказалось, что политолог не исчез, а сел в зале и незримо участвовал. Он ответил:

– Николай Иванович возглавлял правительство – и, стало быть, тоже отвечает за тогдашние дела. Так что…

В недомолвке Кара-Мурзы отчетливо читалось, что Рыжков хочет отмазаться.

– Допустим, – сказал Судья. – Николай Иванович, продолжайте.

Премьер хотел возразить Кара-Мурзе, но… Тот ничего открытым текстом не произнес, и протест будет нелепым. Да и вообще: может, не все догадались, о чем он; а скажу – и сам себя выдам… Все это промелькнуло в голове Рыжкова мгновенно, он сделал вид, будто ничего не случилось, и продолжил рассказ:

– В 1983 году новый генсек Андропов поручил нам изучить экономическую ситуацию и подготовить предложения по ее реформированию.

– Нам – это кому? – переспросил Судья.

– Нам – это нам, – внезапно бросил с места подсудимый, все повернулись к нему.

Рыжков подтвердил:

– Нам – это члену политбюро Горбачеву, кандидату в члены Долгих и секретарю ЦК по экономике Рыжкову. Мы трудились два года, привлекли без числа ученых и специалистов. Наши наработки легли в основу апрельского (1985 года) доклада Горбачева на пленуме ЦК… И началась борьба за конкретику. Всем была ясна главная проблема: отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. Работник не имел мотивации к высококачественному труду. Так перед нами встал вопрос о собственности. Как известно, основной ее формой являлась государственная; колхозно-кооперативная тоже приобрела черты государственной. А конкретный труженик не владел ничем.

– Все вокруг народное, все вокруг ничье! – ехидно вставил затаившийся либерал.

Рыжков покачал головой:

– Вынужден согласиться. Так называемая общенародная собственность по сути народу не принадлежала.

– Позвольте реплику? – поднял руку Кара-Мурза. – Вы уверены, что советский человек был отчужден от результатов своего труда?

– Это очевидно! – отозвался Рыжков. – Не владея собственностью, работник теряет стимул.

Кара-Мурза продолжил:

– Значит, народу госсобственность не принадлежала. А кому?

– М-м-м… – замялся бывший премьер.

– Да номенклатуре все принадлежало! – поведал тот же тайный знаток. – Партаппаратчики и чиновники все хапнули и потом эксплуатировали народ!

– Вы согласны с этим, Николай Иванович? – спросила Прокурор. Свидетель явно пребывал в затруднении и не мог решиться на какой-нибудь ответ.

– А ведь вы сами были и партаппаратчиком, и чиновником, – нажал на него Кара-Мурза. – Лично вам госсобственность принадлежала?

– Разумеется, нет! – выпалил Рыжков.

– Ну так кому же? Если не народу и не власти? – додавливал политолог. – Собственность по определению не может быть ничьей!

– По конституции госсобственность считалась достоянием всего советского народа… – пробормотал экс-премьер.

Кара-Мурза дополнил:

– Не только по конституции, но и фактически. Ведь люди с этой собственности дивиденды получали!

– Какие еще дивиденды? – нахмурился премьер. Капиталистическое слово ему не понравилось.

– Бесплатное образование и медицину, пенсии, почти бесплатное жилье… Вот и дивиденды! А значит, работник вовсе не был отчужден от результатов своего труда.

– Ну, это вопрос дискуссионный, – уперся Рыжков. – Если не возражаете, я все же останусь при своем мнении. Вы позволите, я продолжу?

– Конечно! Извините.

Кара-Мурза сел на место, а премьер дальше повел свой рассказ, хоть было и непонятно, в чем заключается его мнение.

– Я сказал о борьбе за конкретику. Дело вот в чем. Не обязательно ведь «или – или»: либо все частное, либо все государственное! Мы рассчитали, что в руках государства целесообразно сохранить 50–60 процентов собственности – а именно базовые отрасли народного хозяйства и оборонку. Остальные 50–40 процентов могли находиться в акционерной и частной форме. Особый упор мы делали на так называемые «народные предприятия», которые принадлежали бы их коллективам.

– Но ведь вышло не так? – вставила Прокурор.

– Увы. Да. Нам противостояла группа либеральных экономистов, а также политиков во главе с Яковлевым. Они утверждали, что частная собственность должна стать тотальной, что она автоматически решит все проблемы. А я невольно вспоминал слова Салтыкова-Щедрина: «Горе тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство». Так и получилось…