Предварительная могила - [7]

Неприятно удивленный отсутствием тех, к кому он шел, смотритель остановился на пороге.

– А где же все? – спросил он, оглядывая комнату, вдруг показавшуюся ему враждебной.

Колычев развел руками:

– Жары-то каки, Егор Романыч. Поди из моря не вылезают. Да Лукерья, кажись, дома… Лукерья! Лукерья!..

Но Лукерья и без зова уже выходила из-за занавески. За ее юбку держалась девочка лет пяти.

– Ага, вот куда они запрятались! – Смотритель повеселел. Быстрыми, твердыми шагами он подходил через всю комнату к Лукерье.

– Здравствуй, Лукерья. Поглядеть, как вы живете, пришел.

– Здравствуйте, барин, здравствуйте, милости к нам просим, – нараспев заговорила и закланялась Лукерья. На ней был передник, и с последними словами она спрятала руки под передник.

– Эге, да у тебя дети?! – удивился смотритель, заметив таращившую на него глаза девочку. – Разве у тебя, Лукерья, дети?! – вторично удивился он, вдруг припоминая эту Лукерью освещенной светом костров и луны, поющей, а главное, пьяной.

– Да, вот, барин, послал бог, – засмеялась Лукерья, нисколько не смущаясь удивлением смотрителя. – У меня их даже двое, барин. Это вот младшенькая перед вашей милостью, а то есть еще старшенький.

– Ай-яй-яй, да где же это твой старшенький?

– Убег, барин, с раннего утра еще убег… Да поклонись, ты, глупая, барину-то. Он хороший, не укусит, – торкнула она девочку.

Смотритель поспешно замахал руками.

– Не надо, не надо, Лукерья. – Вот обучу ее грамоте, тогда и сама кланяться научится… Ты будешь у меня грамоте учиться? – протянул он руку к девочке – потрепать ту по щечке, но девочка испуганно юркнула за занавеску.

– Экая глупышка, – рассмеялся смотритель.

– Видите сами, барин, она у меня дура-дурой; такой, барин, и грамоты-то не осилить, – рассудительно сказала Лукерья, снова пряча руки под передник.

– А поешь ты, Лукерья, хорошо… песни русские, – совсем неожиданно говорит смотритель, и глаза его суживаются. – Постой, постой, – перебивает он самого себя, – так ты, Лукерья, говоришь, что твоя красавица грамоты не осилит?

– Да где же, молоденька еще. Вы уж, коли будет ваша милость на это…

Смотритель смеется.

– Ничего, ничего. Ты меня, Лукерья, еще не знаешь. Я учитель – хор-роший! А время у меня с излишком, Лукерья. Хватит время. Образуем твою дочку… А старшенький? который годок твоему старшенькому?

– Седьмой с весны пошел.

– Седьмой, говоришь. Видишь как хорошо. И его, Лукерья, обучу. Не даром ты, Лукерья, будешь жить на маяке со мною. Сын у тебя вырастет не какой-нибудь, а образованный. Уж ты на этот счет мне, пожалуйста, поверь… Сама-то ты грамотна, аль нет? – спросил он, оживляясь все больше и больше.

– Неграмотна и учиться не желаю, – бойко, со смехом отвечала Лукерья.

Смотритель изобразил на своем лице страшное возмущение:

– Как так не желаешь?! – шутливо закричал он. – Да и правов таких нет, чтоб тебе не учиться у меня. Ишь ты! Храбрячка какая подумаешь. Не желаю? Да я тебя заставлю… Кстати, – повернулся он к Колычеву, – вообще, кроме нее, есть на маяке неграмотные?

– Так точно, один, – ухмыльнувшись чему-то, отвечал Колычев.

– И прекрасно. Школу общую устрою… – Он повернулся к Лукерье. – У меня книжки есть. Буду тебе читать давать, и всем буду.

– Да уж бог с вашими книжками.

– Бог-то бог, да и сам не будь плох… Ну, показывайте, други, как вы тут живете…

Сопровождаемый Лукерьей и Колычевым, улыбаясь и энергично потирая руки, смотритель обходил комнату. Внимательно рассмотрел, качая головой, лубочные картинки, висевшие над одной из коек. Укоризненно спросил:

– Чьи?

– Вообще, – отвечал Колычев уклончиво.

– В сундучках – ваше имущество? – спросил он, заметив под койками красный и зеленый сундучки.

– Барахлишко всякое.

На подоконнике увидел замусленную колоду карт.

– Играете?

– Не без того, Егор Романыч.

Он вынул наудачу из колоды одну карту. Это была шестерка виней. Повертел ее в руках и брезгливо бросил.

– Ах, вы, – повернулся он к Колычеву, – дуетесь, поди, напропалую. Сколько времени убивается даром! Ах, вы…

– Да, почитай, каждый вечер в Акульки, – подсказала Лукерья.

– Ну, вот, видите… Нет, надо вам чтения устроить, беседы…

Он обошел комнату, остановился перед Колычевым, ухватил двумя пальцами пуговицу его рубашки:

– Так вот, старина, так и передай всем, мол, был Егор Романыч и говорил, что непременно школу устроит на маяке. Чтоб все, грамотные и неграмотные, у него учились… А ты, Лукерья, – он шутливо погрозил ей пальцем, – ты у меня смотри, как пить дать, выучу. Оглянуться не успеешь, выучу. Неграмотный, Лукерья, что слепой…

Довольный и веселый он распрощался.

– Я буду к вам заходить почаще, – обернулся он еще раз на пороге.

5.

Бодрого и веселого настроения хватило на целую неделю. Это была не совсем обычная неделя: от внутренней полноты смотрителю становилось как-то тесно на маяке. Но теснота эта происходила от избытка, и смотритель был счастлив.

Совсем легко осуществлялось все то, о чем говорили губернаторские гости. И даже больше: жизнь неожиданно наполнилась до того, что пришлось изменить расписание, висевшее над письменным столом, – и к работе над книгами, воочию открывшими заманчивый доступ к вершинам человеческой мысли, прибавилась не менее прекрасная над живыми людьми, его "малыми братьями". От всей этой полноты жизни дни шли удивительно согретые и ласковые. Щеки смотрителя покрылись бледным загаром, каждый день он взвешивался и в весе медленно прибавлялся. Для утренних своих прогулок он облюбовал живописное местечко на берегу моря, верстах в двух от маяка. Там, на берегу моря, он каждое утро принимал солнечные ванны. Обнажив свое давно исхудавшее тело, он удовлетворенно подставлял его горячим лучам солнца и в то же время напевал: