Предсказание - [49]

Следуя смыслу поучения, лучник устроился за столом и положил себе на тарелку первую порцию паштета, делающую честь тому, что он называл «авангардом своего аппетита».

Роберт тоже поел. В двадцать два года, независимо от состояния духа, едят всегда.

Правда, был он более молчалив, более задумчив, чем его друг, но все же ел.

Впрочем, сама мысль о предстоящем свидании с советницей делала Патрика разговорчивым и веселым за двоих.

Пробило половину двенадцатого.

Патрик поспешно поднялся из-за стола, пережевывая белыми, как у горного волка, зубами последний кусок золотистой корочки паштета, выпил последний стакан вина и начал натягивать на себя одежду своего соотечественника.

Одевшись, он обрел неуклюжий и неестественный вид, характерный и для нынешних военных, когда они снимают форму и облачаются в цивильную одежду.

Дело в том, что облик и осанка солдата в какой-то мере складываются под воздействием их военной формы и потому выдают его, куда бы он ни направился, какой костюм бы он ни надел.

Тем не менее, лучник и в этом костюме оставался красавцем с голубыми глазами, рыжеволосым, с прекрасным цветом кожи.

И разглядывая себя в осколке зеркала, он, казалось, говорил сам себе: «Если моя советница окажется недовольна, то, клянусь, она весьма привередлива!»

Затем, то ли из чувства недоверия к самому себе, то ли из желания узнать, совпадают ли их мнения относительно его внешности, он повернулся к Роберту и спросил:

— Как ты меня находишь, друг?

— Выглядишь ты и держишься великолепно, и я не сомневаюсь в том, что ты произведешь неотразимое впечатление на свою советницу.

Именно это и жаждал услышать Патрик, так что он был вполне удовлетворен.

Он улыбнулся, поправил воротник и сказал, протягивая руку Роберту:

— Что ж, до свидания! Побегу возвращать ее к жизни: она, наверно, умирает от любви, бедная женщина! Целых два дня она меня не видела и ничего обо мне не слышала!

Он было направился к двери, но вдруг остановился.

— Кстати, — добавил он, — нет нужды говорить, что моя форма не заставляет тебя сидеть здесь. Ты вовсе не приговорен к заточению на моем пятом этаже, как я вчера был привязан к Лувру; ты можешь свободно ходить по городу средь белого дня, неважно, солнечного или облачного, но при условии, что ты не ввяжешься в моей форме ни в какую драку или свару, чего я тебе советую не делать по двум причинам: во-первых, тебя могут арестовать, препроводить в Шатле и установить твою личность; во-вторых, меня, твоего ни в чем не повинного друга, могут наказать за то, что я оставил свою форму без присмотра, — так вот, повторяю, при условии, что ты не ввяжешься в моей форме ни в какую драку или свару, ты свободен, точно вольный воробышек.

— На этот счет тебе, Патрик, опасаться нечего, — ответил шотландец, — я ведь человек по натуре не драчливый.

— Эй-эй! — покачал головой лучник. — Я вовсе не хочу, чтобы ты бежал от опасности: ты шотландец или что-то вроде этого, и у тебя, как у каждого, кто вырос по ту сторону Твида, должны быть моменты, когда лучше не бросать на тебя косых взглядов. В общем, ты понимаешь, я просто советую, вот и все. Так вот, предупреждаю: не нарывайся на ссору, но если ссора сама нарвется на тебя, то, клянусь своим святым покровителем, не беги от нее! Черт, ведь речь тогда пойдет о поддержании чести и достоинства мундира, так что, если увидишь, что тебе против обидчика не выстоять, то у тебя есть, обрати внимание, клеймор и дирк, которые сами собой выскакивают из ножен.

— Успокойся, Патрик, ты найдешь меня здесь в том же виде, в каком оставляешь.

— Ну нет, ну нет. Я не хочу, чтобы ты скучал, — настаивал упрямый горец, — а в этой комнате ты зачахнешь и умрешь, ведь отсюда вид хорош только по вечерам, когда в окно здесь и не смотрят, а днем отсюда видны лишь крыши и колокольни, и то, когда дым и туман не застилают все.

— Это скорее относится к нашей горячо любимой родине, где все время идет дождь, — заметил Роберт.

— Вот как! — воскликнул Патрик. — А как же насчет снега?

И, довольный тем, что ему удалось отстоять доброе имя Шотландии в отношении атмосферных явлений, Патрик уже было решился выйти, но задержался на лестнице и вновь приоткрыл дверь.

— Все это, — сказал он, — было не более чем шутка: ходи, вмешивайся в разговоры, спорь, дерись, но при условии, что на твоей шкуре и, следовательно, на моем мундире не останется ни единой царапины, и тогда все будет хорошо; однако, дорогой друг, мне надо сделать тебе лишь одно серьезное предупреждение — только одно, но зато такое, над которым стоит призадуматься.

— Какое же?

— Друг мой, с учетом сложности обстоятельств, в каких мы находимся, и угроз, какие нечестивые безбожники позволяют себе адресовать королю, я обязан прибыть в Лувр не позднее восьми часов: сегодня вечернюю поверку проводят на час раньше.

— К твоему возвращению я буду здесь.

— Что ж, да хранит тебя Бог!

— А тебе пусть сопутствует радость!

— Это пожелание излишне, — промолвил лучник с жестом завзятого покорителя женских сердец, — радость меня и так уже ждет.

И затем, наконец, он вышел, легкий и уверенный в будущей победе, как самый великолепный придворный вельможа, напевая мелодии своей страны, восходящие еще ко временам Роберта Брюса.