Председатели и губернаторы. Взаимосвязь времен, или Судьбы, жизнь и деятельность председателей Краснодарского крайисполкома, глав администраций (губернаторов) Кубани за 65 лет ­ с 1937 по 2002-й - [43]

Ставский особенно отмечает «организованный саботаж хлебозаготовок и сена» в одной из крупнейших кубанских станиц — Новотитаровской. Он нашел там 80 казаков, вернувшихся из ссылки, и тут же донес: «Местные власти не принимают никаких мер против этих белогвардейцев». Далее, анализируя обстановку на Кубани, он пишет: «Саботаж… Саботаж, организованный кулацкими элементами Кубани… Классовый враг действует решительно и порой не без успеха. Партийные организации стали жертвой кулацкого влияния».

И товарищ Ставский делает вывод: «Стрелять надо контрреволюционеров — вредителей!»

Вот так: стрелять — и все! В исторической науке массовое уничтожение казачества принято называть просто «расказачиванием» (при этом в основном имеется в виду, что казакам запрещалось петь казачьи песни и носить казачью форму, называться казаками), а о голоде 1933 года вообще как‑то не говорили.

В «застойный период» в журнале «Волга» сказал об этом М. П. Лобанов, так его, как отметил В. П. Астафьев, «очень хотели уничтожить». Так вот, «расказачивание» (а голод 1933 года на юге России был продолжением политики массового уничтожения казачества), как нам представляется, — одна из крупнейших политических и идеологических акций XX века,

направленная на уничтожение тысячелетнего уклада жизни народа (казаки в большей степени сохранили древнерусский, допетровский уклад жизни); главный удар был направлен в сердцевину благородства и доблести, которую не удалось уничтожить даже выкормышу Ротшильдов Наполеону (в анкете о казаках, проведенной в Париже в 1928 году, митрополит Антоний написал: «В начале еще XX века, когда я спрашивал одного юнкера Константиновского училища, участвуют ли юнкера — казаки в ночных похождениях, он отвечал: «Не без того, но казаки никогда не хвалятся друг перед другом своим распутством и никогда не кощунствуют»); наконец, «расказачивание» — это «генеральная репетиция» всенародного террора, который «дети Арбата» устроили после юга России по всей стране и который так глубоко предчувствовали Шаляпин и Есенин, Бунин и Шолохов…

После тщательного обследования юга России 3 ноября 1932 года издается постановление, в силу которого все единоличные хозяйства под страхом немедленного привлечения к ответственности по ст. 61 Уголовного кодекса (смертная казнь) обязаны принудительно работать со своим инвентарем и лошадьми на уборке колхозных полей. «В случае «саботажа», — разъясняется постановление в краевой партийной газете «Молот» от 4 ноября, — скот и перевозочные средства у них отбираются колхозами, а они привлекаются к ответственности, и в судебном, и в административном порядке».

4 ноября было опубликовано новое постановление, в котором отмечалось, что «Кубань организовала саботаж кулацкими контрреволюционными силами не только хлебозаготовок, но и сева». Поэтому краевой комитет партии совместно с представителями ЦК постановил: «За полный срыв планов по севу и хлебозаготовкам занести на черную доску станицы Новорождественскую, Медведовскую и Темиргоевскую. Немедленно прекратить в них подвоз товаров, прекратить всякую торговлю, прекратить все ассигнования и взыскать досрочно все долги. Кроме того, предупредить жителей станиц, что они будут в случае продолжения «саботажа» выселены из пределов края и на их место будут присланы жители других краев. «Позорно провалившими хлебозаготовки» были признаны также Невинномысский, Славянский, Усть — Лабинский, Брюховецкий, Кущевский, Павловский, Кропоткинский, Новоалександровский и Лабинский районы. В них также была прекращена всякая торговля и закрыты все лавки. Из районов Ейского, Краснодарского, Курганинского, Кореновского, Отрадненского, Каневского, Тихорецкого, Армавирского, Тимашевского, Новопокровского приказано было вывезти все товары и закрыть лавки.

Одновременно по всему краю производятся «повальные обыски» для «отобрания запасов хлеба у населения». «Молот» сообщал: «Ежедневно активы коммунистов открывают во дворах спрятанный хлеб. Хлеб прячут в ямы, в стены, в печи, в гробы на кладбищах, в…самовары». И партийная газета приходит к выводу, что индивидуальный террор уже недостаточен и требует массовых расстрелов: «Эх, тряхнуть бы станицу… целые кварталы, целые улицы… тряхнуть бы так, чтобы не приходили по ночам бежавшие из ссылки враги…»

В то же время мать одного из казаков, оказавшихся в эмиграции, писала ему в Югославию: «Дорогой сынок! Письмо твое получили и благодарим, что не забываешь нас, живых мучеников. Поздравляем тебя с Новым годом и желаем тебе счастья в этом 33 году, и дай Бог, чтобы он был для нас счастливее всех прошедших. Но нас он уже обрадовал. На самый Новый год пришли к нам активы и взяли последних три пуда кукурузы. А потом позвали меня в квартал и говорят: «Не хватает 4 килограмма, пополни сейчас же!» И я отдала им последнюю фасоль. Но этим не закончилось. Они наложили на меня еще 20 рублей штрафу и суют мне облигации, которых я уже имею и так на 80 рублей. На мое заявление, что мне не на что их взять, мне грубо ответили: «Не разговаривай, бабка! Ты должна все платить, так как у тебя сынок за границей». Так что, милый сынок, придется умереть голодной смертью, так как уже много таких случаев. Харчи наши последние — одна кислая капуста, да и той уже нет. А о хлебе уже давно забыли, его едят только те, кто близок советской власти, а нас каждого дня идут и грабят. В станице у нас нет мужчин, как старых, так и молодых; часть отправлена на север, часть побили, а часть бежали кто куда… До свидания, твоя мама».