Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском - [28]

Бжезиньский замер на перекрестке, поблескивающем глазурью льда, и вгляделся в черные провалы улиц, уходившие в ночь. В перспективе одной из них возвышался острым шпилем костел, как зуб фантастического дракона, поджидающего жертву. Значит, надо туда, в его пасть. Людвик упоминал в письме об этом костеле.

На улице не было ни души. Постукивая металлическим наконечником зонта по ледяному булыжнику, Эдмунд побрел к дракону, стараясь держаться середины улицы. Редко в каком окне теплился огонек.

Он должен быть тверд, и только. В конце концов все, что от него зависело, он делал. Несколько транспортов литературы прошло через его руки, раза два пришлось помогать сбежавшим из Варшавы социалистам, но он же врач, черт возьми, а не анархист. Точнее, учится на врача. Прошли те времена, когда они с Людеком мечтали о социальных революциях, прятали под матрацами брошюрки. Все это чепуха и ребячество! В жизни надо заниматься созидательным делом. Лечить, а не калечить. Он вспомнил недавнее ужасное сообщение газет о покушении на студента Гориновича. Двое неизвестных нигилистов пытались его убить, но не убили, а изувечили, облив лицо серной кислотой. Конечно, он далек от мысли, что Людвик занимается подобными делами, но все же… Их юношеские мечтания за студенческим чаем о благе народа, о социальной справедливости, похоже, не имеют ничего общего с тем, что происходит теперь. В самом деле, какое отношение к положению рабочих имеет выстрел Засулич? А убийство Мезенцова? А покушение на Гейкинга в Киеве? А дело Котляревского? А этот несчастный Горинович, наконец? Почему благо народа нужно строить на крови? Эдмунд не понимал этого. Социалисты утверждают, что их террористические акции — лишь ответ на репрессии правительства. Правительство, мол, первое начало… Но позвольте, Веру Засулич даже не сослали! Она оправдана! Разве это не указывало на желание правительства договориться с социалистами мирным путем? В ответ на это они убили Мезенцова…

Бжезиньский не хотел иметь отношения к насилию и шел сообщить об этом другу юности. Он готовился к разговору давно, еще с осени, когда узнал, что Варыньский перебрался в Галицию, но не оставил своей деятельности. Подлила масла в огонь, как ни странно, пани Хелена Варыньская, которую он увидел перед Новым годом, как всегда, навестив матушку в Белой Церкви. Матушка предупредила о его приезде семью Варыньских, и те делегировали в Белую Церковь Галю, то бишь Хеленку. Эдмунд не узнал ее — красавица, невеста! Давно ли бегала с куклою за пани Филипиной? Кстати, пани Пласковицкая, как говорил Людвик, тоже участвует в варшавских делах. Этого уж Эдмунд решительно не понимал!

Галя привезла ему два письма к Людвику — от матери и от нее самой. В семье с осени знали, что Людвик перешел на нелегальное положение. Оповестили об этом киевские жандармы, явившиеся в дом Варыньских с обыском: нет ли там старшего сына? Полковник Новицкий, начальник Киевского жандармского управления, долго беседовал с паном Северином, соболезнуя о предосудительном поприще, избранном Людвиком. В частности, обвинил его не только в злоумышлениях против власти, но и в обыкновенной лени, тунеядстве и желании жить за чужой счет. «Ваш сын, господин Варыньский, организовал в Варшаве рабочие кассы, якобы для революционных нужд. Нигилисты же пользовались деньгами работников для своих личных надобностей. Ваш сын уже несколько месяцев не работает, скрывается, следовательно, существует за чужой счет! Не так ли?»

Вот это «за чужой счет» больше всего покоробило Варыньских. Понятие о чести в этой семье велико. Сопротивление власти они бы простили, сами фрондировали двадцать лет назад, но прихлебательство?!

Галя, когда рассказывала эти новости Эдмунду, возмущенно придыхала, блестела глазками, румянец покрыл щечки — в общем, она целиком разделяла родительский гнев. Эдмунд был не настолько восприимчив к обвинениям, он знал, что Людвик не сидит без дела, а его положение — весьма опасно. И все же сознайся, Эдмунд, где-то в глубине души ты тоже осудил друга. Почему одним нужно в поте лица зарабатывать хлеб насущный, строить, пахать, управлять делами, лечить людей, в конце концов, а другие могут позволить себе лишь ругать существующие порядки и на этом основании требовать, чтобы их кормили?

Нет, он решительно скажет Людвику, что им не по пути!

В конце концов, имеет он право на элементарную безопасность? Его уже арестовывали, благодаря связям с социалистами, несмотря на то, что социалистическое учение не преследуется в Австро-Венгрии. Учение не преследуется, но попытки ниспровержения власти — преследуются, как и в любом государстве. Людвику же социализм только как наука неинтересен. Он нужен ему как руководство к действию. Ежели социализм есть справедливый уклад общественной жизни, то надобно его водворить повсеместно!

Но кто же вам позволит, пан Варыньский?..

Дойдя до дубовых, обитых железом дверей костела, Бжезиньский повернул в еще, более темный переулок. Кажется, ему удалось настроить себя воинственно. Собственно, он не ругаться приехал. Он просто привез другу письма от семьи, которая не видела старшего сына уже больше года и неизвестно — когда увидит.