Предназначение - [2]

Остановившись около темного провала, Изам сказал:

— Там глубоко, будь осторожен, — и прыгнул в черную тьму. Я последовал за ним.

Встав на дно пещеры, я посмотрел вверх: очень высоко, едва заметно, бледным пятном виднелся провал. Пещера была огромной. Стены из светлого камня, поднимаясь, сходились над головой в округлый свод. Откуда-то слышался шум подземной реки. Его эхо, отражаясь от каменных выступов, множилось и, бесконечно повторяясь, наполняло неповторимыми звуками подземный храм природы.

— Пойдем, нам сюда, — Изам рукой показал на причудливую каменную колонну и повернул за нее. Я последовал за ним. Мы шли довольно долго, перелезая через многочисленные преграды и обходя сталактиты и сталагмиты, которые почти соединялись друг с другом и придавали пещере неповторимый вид. Наконец, за очередным поворотом показались признаки жилья. Стены и пол пещеры были выровнены, их покрывали драгоценные персидские и индийские ковры. В нишах, высеченных в скале, стояли статуэтки и вазы древних арабских, китайских и греческих мастеров. Видимо, выражение «не в богатстве счастье» было не в чести у этого мудреца.

В конце пещеры висела красивая циновка, скрывавшая вход в покои Мудрейшего.

— Побудь здесь, — попросил Изам и проскользнул за циновку.

Через минуту он появился и позвал меня за собой. Мы вошли в небольшую, богато убранную пещерку. На полу, устланном персидскими коврами, с ворсом, в котором ноги утопали по щиколотку, среди многочисленных подушек и подушечек сидел Мудрейший.

Он был невысок, плотного телосложения, в белой одежде арабов и теплом пестром халате, с красной чалмой на голове.

— Я приветствую тебя в моем доме, де Морель. Пусть пошлет Аллах мир сердцу твоему и удачу в делах твоих, — произнес Мудрейший и указал на гору подушек, приглашая сесть.

— Благодарю, о мудрейший из всех живущих ныне, — склонился я в почтительном поклоне и прикоснулся рукой к своей груди. — Пусть беда и бедность никогда не найдут дороги в твой дом. Прими от меня сей дар в знак моего безграничного восхищения твоей мудростью. Слухи о ней разносятся по земле быстрее лани, — и протянул шкатулку из сандалового дерева, доверху наполненную крупным жемчугом.

— «Подумав как следует, мысль излагай, а стен без фундамента не воздвигай», — произнес мудрец изречение персидского поэта-моралиста Саади Ширади.

— Я пришел, чтобы услышать твой совет, где искать первородных вампиров.

— «Тот, кто дает упрямцу совет, сам нуждается в совете», — мудрейший продолжал цитировать Саади.

— Он мой враг.

— «Самое большое зло, которое может сделать нам враг, это приучить наше сердце к ненависти», — это сказал ваш французский мудрец Франсуа Ларошфуко. — Мудрейший наклонился и внимательно посмотрел в мои глаза.

— В моем сердце нет ненависти, оно не способно ее чувствовать. Но я должен уничтожить его: он сеет зло.

Мудрец откинулся на подушки и произнес почти равнодушно:

— Овидий сказал: «учиться дозволено и у врага». Он хочет, чтобы ты мучился и искал его.

— У меня нет желания ждать, когда он сам придет ко мне.

— У Саади есть: «И зноем дня не будет опалён тот, кто в терпенье закалён».

— Но у него есть и другое: «Кто злому поможет, тем самым, поверь, он людям готовит немало потерь».

— Да, но он же и говорил: «Что наспех делается — недолго длится». Отправляйся в Индию, к шаману Самадхи.

* * *

Мы с Изамом неспешно спускались с горы Шам. Я думал о том, что не нужно быть большим мудрецом, чтобы вести беседу чужими изречениями. На что убил свои столетия этот «мудрец»?

Изам спросил:

— Ты разочарован?

— Прости, он ваш мудрец. Но …

— Но, не сказав ничего, он сказал все, что должен был сказать — он указал тебе путь. Пойдем, де Морель, день мы переждем в моем доме, а ночью нас ждет охота.

Мы вышли к небольшому поселению: несколько маленьких лачуг, сложенных из светлого камня, лепились к отвесной скале, укрывавшей их от палящих лучей солнца. В каменной чаше, рядом с домиками, лежало маленькое, круглое, как блюдце, озерцо с небесно-голубой водой. По склонам террасами спускались огороды и небольшие сады.

Прячась от палящего зноя в прохладном доме, мы лежали на устланном циновками и коврами полу, среди подушек и старинных бронзовых курительниц с зажженными в них благовониями. Перед нами стоял кофейник с крепким кофе, в который был добавлен кардамон.

Напившись, я покачал чашу в пальцах и поставил ее на поднос вверх дном.

— Изам-ибн-Хаким, почему ты сказал, что слух обо мне подобен ветру? Что это значит?

— Ты прошел много земель, де Морель, пусть легкими будут твои пути, и многие знают о твоих поисках. Слух о них дошел и до нас. И по воле Всевышнего, да славится имя его в веках, ты пришел в наши края. Я помню этого вампира.

Если бы я был способен чувствовать удивление или радость, я бы непременно вскочил на ноги после этих слов, но они лишь коснулись моего разума.

— Когда это было? Что он делал здесь?

— Я тогда был совсем молод, всего пару лет, как меня превратили. Саддам, так мы звали этого вампира, был чудовищем. Он не придерживался никаких правил. Но мы никак не могли застать его врасплох: он быстрее и сильнее любого из нас. К тому же он умело пользовался законами гостеприимства, и мы ничего не могли с ним сделать. Потом он исчез так же внезапно, как и появился в наших краях. Мы знаем, что он сделал с твоей семьей, де Морель. Ты действуешь по закону кровной мести, и поэтому я уважаю тебя.