Предместье - [3]

- На бюро бы вопрос поставить - так, что ли? - Лукомцев невесело усмехнулся.

- А я серьезно говорю, Федор Тимофеевич, смотри! - Долинин достал из ящика стола карту. - Двинуть бы сюда, за бумажную фабрику, и прямо бы в тыл Славску...

- А там - полный разгром врага, и ты бы под Первое мая к себе домой вернулся? Увы, дорогой мой товарищ секретарь! Все сейчас стратегами стали. Но война так просто не делается. Метода "двинуть", о котором и я вот упомянул, она не терпит. Ну что такое Славск, Яков? Думать, так думать о большем - о Красном Селе, о Гатчине, Чудове... Тогда и Славск твой на корню отсохнет. Военная наука точная, истерик она не любит.

Долинин хотел возразить, но помешала вбежавшая Варенька. - Яков Филиппович! - закричала она так, точно Долинин был от нее по меньшей мере верстах в трех. - Наши пришли! Наши! Партизаны.

Долинин нетерпеливо взглянул на Лукомцева.

- Партизаны? Давай, давай их сюда, Яков! Легки на помине. - Лукомцев кивнул головой: - Приглашай.

Но партизаны приглашения и не дожидались. В ватниках и полушубках, в заячьих треухах, с оружием - как были с дороги, так и ворвались они в кабинет. И снова в этот день обнимал Долинин дорогих друзей. Потом он представил их Лукомцеву. Но Лукомцев и без того был давно знаком со многими. И с худощавым, нервным Наумом Солдатовым, и со спокойной, рассудительной Любой Ткачевой - секретарем райкома комсомола, и с бывшим главным агрономом совхоза No 5 Сергеем Павличевым.

- Помню, - говорил старый полковник, пожимая протянутые руки. - Как не помнить! А к кому вы, товарищи уважаемые, за докладчиками перед торжественными датами ходили?..

В тесную комнатушку набилось человек пятнадцать, расположились кто где - на стульях, на диване, на подоконниках. Вошла, конечно, и Варенька Зайцева; кутаясь в свой теплый платок, она прислонилась плечом к косяку двери. Хмурый, незнакомый Долинину партизан с черной повязкой на левом глазу при, сел к печке и, вынув большой нож, стал щепать лучину.

- Что же получается! - горячо говорил Солдатов неожиданным при его сухонькой комплекции громовым басом. - У нас в районе, и именно в твоем, Яков Филиппович, кабинете, сидит городской голова. И кто бы ты думал? Директор школы глухонемых!

- Савельев?!

- Да. Именно. Преподобный Пал Лукич.

- Такой активист был! Ты, может быть, помнишь его, Федор Тимофеевич? Долинин повернулся к Лукомцеву. - Ну, такой пожилой красавец с черной бородкой. На всех собраниях выступал, речи сверхидейные закатывал. Не помнишь?

- Теперь он у них активист! - сказал Солдатов. - Немецкая борзая! Район знает отлично, вроде как мы с тобой знавали. Затравил народ. Житья нету.

- А почему бы его не убрать, мерзавца? - сказал Лукомцев, закуривая короткую черную трубочку.

- Мы именно это и хотели сделать - убрать. Да нам, мужикам, в город не пройти, ловля идет свирепейшая. Фронтовая ведь полоса! Только Любаша решалась на такие походы.

- Не возьмешь его, осторожный, - откликнулась Люба Ткачева.

Она стала рассказывать о Славске, о том, что сталось с ним после восьми месяцев хозяйничания немцев. Лукомцев слушал и любовался ею. "Два-три года назад, - думал он, - сидела, поди, за школьной партой, мечтала об институте и вот, в разбитых сапожищах, в изодранном ватнике, повязанная одеялоподобным платком из цветных лоскутьев, ходит сейчас в разведку". Старый человек, у которого в первый же день войны был убит сын артиллерист-пограничник, каждый раз, встречаясь с молодежью, испытывал какое-то странное чувство, не поддававшееся, думалось ему, никакому анализу. А было оно, это чувство, простое, как сама жизнь, - чувство осиротевшего отца.

Лукомцев не умел, да и не любил проявлять внешне своих чувств, даже к родному сыну, - Держался с ним, бывало, сурово, "без нежностей". Но что поделаешь - суровость суровостью, а сердце остается сердцем: в дни осенних боев, когда времени не было даже на то, чтобы пораздумать как следует о своей утрате, он добрым этим стариковским сердцем ухитрился, как к сыну, привязаться к молодому лейтенанту, делегату связи от взаимодействовавшей с дивизией морской бригады, - и снова не дал тому хоть в чем-нибудь это почувствовать.

Слушая рассказ Любы Ткачевой, он готов был подойти, обнять эту полную светловолосую девушку с трогательно розовыми ушками, сказать ей: твое ли это дело - война! Уезжай поскорее куда-нибудь за Волгу, береги себя. Но он только любовался ею из-под нахмуренных седеющих бровей и думал о том, как, в сущности просто решился извечный вопрос: "отцы и дети". И отцы, и дети в трудную годину становятся в один строй, плечом к плечу, и кто, взяв сегодня горсть земли с поля боя, отличит в ней кровь отцов от крови детей?..

Гулкий, простудный кашель Солдатова прервал мысли Лукомцева. Он снова взглянул на Любу, которая, отвечая на чей-то вопрос, говорила:

- Даже окна этот Пал Лукич проволочной сеткой заделал.

- Чтобы гранатой не достали, - пояснил партизан с черной повязкой на глазу.

Долинин посмотрел в его сторону и с удивлением увидел, что печка уже топится и дрова в ней весело потрескивают.

- Сырые же! - сказал он.