Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский - [26]

— Оно так, но объявить за это войну, значит подвергать тебя и Александра общему позору… хорошо ли это?… однако же я придумал причину, я вот что сделаю: ты знаешь, что «по голосу узнается песня» — я пошлю к нему посла требовать руки Фессалины; требовать, а не просить… понимаешь?… Гордость Филиппа не вынесет этого, я получу вернейший отказ, и тогда с Богом, за оружие!

— Не худо придумано — сказала Олимпия; я согласна на это, но с тем, чтоб войска твои между тем собирались и готовились к войне. Без сомнения, без сомнения! я расположу даже их по границе, чтоб внезапно, неожиданно напасть на Македонию! — сказал Александр Эпирский, выходя от Олимпии.

Немедленно же отправил он посла к Филиппу, испрашивая у него согласия на брак свой с Фессалиною.

Филипп, имевший причину думать, что Олимпия восстановит против него своего брата, опасался войны с Эпиром; война могла расстроить все успехи его, и остановить поход в Персию; он готов уже был искать всех средств к предупреждению этой войны, как вдруг явился посол из Эпира.

— Только счастие творит подобные вещи! — вскричал Филипп, прочитав послание своего шурина.

Немедленно же он отвечал ему:

«В Могилянах назначил я собраться властям всей Греции и подвластных мне народов, для совещания о походе в Персию; туда же ожидаю и тебя с невестой, ожидаю Олимпию и Александра».

Всякий может вообразить, как поражены были этим ответом Олимпия, Фессалина, и даже я; только Александр Эпирский не мог скрыть своей радости.

— Что это значит? — вскричала, Олимпия — ты рад этому? ты рад новым сетям, которые Филипп всем нам расставляет!

— Помилуй, сестра, еще бы я не радовался, что это так кончилось; не сама ли ты видишь из письма Филиппа, что под знамена его со всех сторон стекаются воины; а у нас поход в Персию и в соображение не входил. Филиппу стоит только поворотить все силы на меня; что-ж бы сделала толпа Эпиротов в подобном случае? Предоставь все мне и времени. Когда Филипп, уверенный в безопасности своего царства, отправится за море, в Персию, тогда можно будет предпринять что угодно… а теперь… пусть Филипп даже считает меня правою своей рукой….

— Правою рукой, которою он будет сморкать себе нос! — вскричала озлобленная Олимпия.

Это не помешало брату её делать сборы к свадьбе, а Фессалине исполнить волю отца.

Олимпия не поехала на свадьбу, я также не поехал: мне горьки были слезы Фессалины; притом же, зная ожидавшую судьбу Филиппа, я не хотел быть свидетелем его конца. Познакомясь короче с волхвом Нектанетом, я хотел воспользоваться его рассказами про древние события.

Он говорил, что Ель-Маг имел трех внуков, что эти три внука были трех различных мнений на счет изображения Творца: — Шам говорил, что должно изображать его Тайной произраждающей; Сем говорил, что должно изображать подобием человеческим; a Jao говорил, что должно изображать яйцом, или кругом, как изображением произрождения и беспредельности.

Различные мнения разделили сыновей Ель-Мат, и они поселились в разных частях света.

Подобные вещи, извлечённые из книг Трисмегиста, рассказывал мне волхв; эти басни были довольно любопытны, и тем более нравились мне, что в них не было излишней аллегории.

В продолжении двух недель, Нектанет рассказал мне тьму вещей, в роде «l’antiquité embrouillée» Монфокона, и прочих ученых толкователей древности.

Как вдруг Олимпия получила страшное известие, что Филипп убит своим пажом Павзанием. Притворно или нет, только она вскрикнула и без памяти покатилась на пол. В кратких словах гонец рассказывал событие:

«Когда обед свадебный уже кончился, и с наступлением ночи повезли торжественно лики богов на сцену Феатра, где Неоптолем, громогласный певец Трагузии, или деяний божиих, готов был, между прочем, по наставлению Филиппа, предсказать победы над Персами, сам Филипп, облаченный в сребротканую одежду, шел за гостями своими, сопровождаемый только пажом Павзанием; дорога в Феатр из Двора Царского шла чрез сад…. Еще не успели все подняться на крыльцо, как вдруг раздался назади стон, — Филипп лежал уже на земле, окровавленный, с кинжалом в боку!

Его понесли в палаты, а за Павзанием, который исчез, и на которого падало подозрение, послали погоню. Вскоре его и поймали, но Пердикк, не дав ему произнести слова в оправдание, поразил мечем своим».

— О, нет, это не Павзаний, не Павзаний убил его! — вскричала Олимпия — Греки…. Аттал…. Клеопатра убили его! — своего щенка Корана хочет она назвать наследником Филиппа?… нет!.. у него есть наследник Александр!..

— Мщение! Кровь за кровь… коней!.. в Могиляны!..

— Гони! повторяла она на каждом шагу каруцарю— Гони! покуда враги не провозгласили царем щенка Корана! — и кони, мчавшие колесницу её, перегнали коней Фебовых.

На другой день она была уже в Могилянах.

— Еде Александр, Царь Македонии и Греции? — вскричала она к толпе народа, подъехав к крыльцу.

Но эти слова были уже опоздавшее провозглашение Александра наследником Филиппа.

Смерть отца, событие возмутившее Пир, готово было возмутить и царство; но Александр собрал войско на площади города, бросил щит свой на землю, встал на него, и произнес громким голосом: