Предела нет - [6]

А от Вены недалеко до Маутхаузена.

Но десант на венский мост не спас Герта. Не спасет и его, Колесникова. Где еще там этот десант, а Конрад, палач, вот он, рядом! И тот обречен, кто попадет в руки к этому дюжему уголовнику-убийце, который спешит сократить срок своего заключения, пытая политических…

Он может продеть палку между связанными руками Колесникова и его подколенными впадинами, затем, подвесив вниз головой, раскачивать взад и вперед и бить толстым резиновым шлангом или плеткой-девятихвосткой.

В концлагере пытка эта носит название «качели».

Впрочем, не снимая Колесникова со скамьи, Конрад может зажать ему пальцами нос и вливать в рот воду через лейку. Обычно, если заключенный упорствует, в него вливают около ведра. Больше ведра в Маутхаузене не выдерживал никто — либо, захлебываясь, начинали говорить, либо умирали.

Пытка называется шутливо — «водопой».

О! В запасе у Конрада имеются подвешивание за кисти рук — понятно, с тяжелым грузом, привязанным к ногам, порка на «козле», поливание ледяной водой, причем струя расчетливо направляется в область сердца, и еще многое-многое другое.

Из этого явствует, что у палачей колоссальный выбор!

Но, кажется, гауптшарфюрер сказал: «Освободите столб для следующего»?

Значит, столб?

Сейчас Колесникова подвесят за связанные за спиной руки так, чтобы ноги не доставали земли. Слыша хруст своих суставов, он будет мучительно тянуться и тянуться к земле. А Конрад, многообещающе улыбаясь, поднимет с пола бич или плетку-девятихвостку и… Все это пришлось испытать Герту. Видимо, Конрад уже вошел в подлый палаческий азарт. Замучив до смерти одного заключенного, с удвоенной энергией примется за другого. Обстоятельно, всерьез, по-настоящему! То, что делали с Колесниковым до сих пор, можно назвать лишь поглаживанием. Но столб — это конец! Порванные связки, суставы, отбитые девятихвосткой почки — конец.

— Ну-с! Продолжим, Конрад!

— Попрошу еще минутку, гауптшарфюрер. Жажда… Разрешите?

От группы людей, одетых в черное, отделилась фигура. На ней фартук, очень длинный, кожаный, как у кузнеца. Мелькнув перед Колесниковым, фигура вышла из поля его зрения. Слышны позвякивание графина о стакан, бульканье. Кто-то пьет — торопливо, шумно, длинными глотками, как лошадь.

Колесников облизал губы. Несколько капель осталось на них после того, как обдали из лохани водой, приводя в чувство. Его тоже жжет жажда.

Имперский мост! Конечно, он спутал застенки. Это Австрия, а не Венгрия. Со времени первых допросов прошло около трех недель.

Пространство, которое стискивало его в венгерском лагере, раздвинулось, но в общем-то ненамного.

Вот что представляет собой один из лагерей, входящий в состав Маутхаузена. Плац утрамбован ногами до звона. Шеренги конюшен приспособлены под жилье (в просветах между ними виден Дунай). Вокруг колючая проволока в шесть рядов. (Обычно она под током!) Ров шириной до четырех метров. И через каждые пятьдесят метров сторожевые башенки-вышки. (Там, под навесом, у пулеметов и прожекторных фонарей, нахохлились эсэсовцы в касках.) А по ночам лагерь опоясывает еще и собачий лай.

Все заключенные показались Колесникову вначале на одно лицо. И оно было землисто-серое и как бы треугольное — от худобы.

Когда Колесников сообщил соседям по блоку последнюю новость: 21 марта наши высадили десант в Эстергом-Тат, рты его слушателей раздвинула не улыбка и не подобие улыбки, а скорее судорожная гримаса радости, почти уродливая, тотчас же стертая пугливым движением ладони.

Какие-то иконописные лики, а не лица! Однако без самодовольного выражения святости. И без нимбов. Здесь вместо нимбов полагаются шутовские полосатые шапки. Одежда тоже полосатая. Будто тень от тюремной решетки пала на одежду и навсегда приклеилась к ней. (Куртку и штаны заключенные называют «зеброва шкура», нищенские башмаки на деревянной подошве — «стукалки».)

В лагере еженедельно происходит нечто напоминающее выбраковку лошадей. Заключенные выстраиваются на плацу в одну шеренгу, а мимо, не спуская с них взгляда, неторопливо двигаются лагерные врачи. То и дело раздается окрик: «Номер такой-то! Три шага вперед!» Номер такой-то, живая мумия, делает три шага на подгибающихся ногах. Надзиратели рывком подхватывают его под руки и поспешно уволакивают прочь.

Вот почему население Маутхаузена не увеличивается, хотя сюда почти без пауз доставляют новые и новые партии заключенных — преимущественно из эвакуируемых лагерей, на Востоке.

В Маутхаузен Колесникова привезли в конце марта, уже после побега группы военнопленных, которые, раздобыв оружие, провели форменный, по всем правилам, бой с охраной.

Лагерь после репрессий за побег словно бы покрыло пеплом.

Но, быть может, еще тлеют угли под пеплом?..

С нетерпением всматривался Колесников в лица своих соседей по блоку. Он не знал, что и к нему присматриваются, взыскательно взвешивают: надежен ли, годится ли?

Группы Сопротивления в Маутхаузене продолжали бороться. Корневая система, глубоко укрытая в подполье, была, к счастью, не нарушена. И один из вожаков Сопротивления взял вновь прибывшего на заметку.

Однажды на плацу Колесников услышал шепот за спиной: «Иди, не оглядывайся! Ты ведь разведчик! Разбираешься в радиотехнике? Нам нужен человек, который разбирался бы в радиотехнике».