Предел тщетности - [25]

Камин в квартире достоин отдельного описания — расположенный в первой комнате от входа, светлой квадратной гостиной с тремя окнами, он чудесным образом пережил революцию, национализацию, индустриализацию, советизацию с переходом в последовавшую капитализацию, оставаясь молчаливым памятником неизвестному автору. Классической формы, отделанный малахитового цвета мрамором, с белой столешницей, с двумя колоннами по бокам он бы не выделялся из череды своих собратьев, если бы не кованая решетка, стилизованная под голову льва, пасть которого открывалась нажатием рычага в форме змеи обвивавшей ствол жезла. Около такого камина надобно лежать на леопардовой шкуре, наслаждаясь переливами пламени, пить красное вино, перелистывая Плутарха, я же разбил об решетку голову, когда во время очередной драки Танька в порыве бешенства пыталась откусить мне ухо.

Антиквар скончался скоропостижно, если такое уместно сказать про человека за семьдесят, через три года во время поездки в Париж. Не думаю, что Танька его уконтрапупила страстными ласками и непомерными запросами — у нее хватало претендентов на передок, просто забег пожилого мужика в связке с тридцатилетней женщиной всегда кончается банальным, предсказуемым финалом. Как ни хорохорься, все что прожил, твое. Фокус не в том, чтобы зажечь женщину, а в мастерстве поддерживать огонь в течение длительного времени — тут не только у стариков дыхалка не выдерживает, молодые сходят с дистанции.

Семен Михайлович оставил наследникам упитанное состояние, поделив в первую очередь между детьми, но Таньку не забыл-таки упомянуть в завещании седьмым или восьмым пунктом между двоюродной племянницей и троюродной внучкой — ей достались крохи с антикварного стола, но… нам бы так разбогатеть, как они разорились. На антикварную мелочь она беззаботно существовала, оплачивая всестороннее обучение сына, ведя не шикарный, но достойный образ жизни.

Третий Танькин муж, тоже принадлежавший к миру искусства, оказался редким занудой, да еще и попивал. Писатель фантаст, некогда бывший на слуху, к тому счастливому моменту, когда его подобрала подруга дней моих суровых, вышел в тираж, пробавляясь редкими переизданиями собственных опусов. О литературных достоинствах его раннего творчества судить не могу, фантастика не моя любовь, и даже не симпатия, но слыша постоянные жалобы на злыдней издателей, предполагаю — выдавить из себя хоть каплю стоящего он уже не мог. Самое худшее состояние человека, напоминающее упрямую и потому глупую спесь перезрелой красавицы, с изумлением обнаружившей, что ее отвисшими грудями никто не спешит полакомиться, в некогда стройных рядах поклонников гудит тишина, а у последнего полоумного воздыхателя, значительно старше ее, давно не стоит. Танька тащила писателя за уши из ямы творческой импотенции, а писатель тянул из нее деньги, издавая за свой счет (точнее за счет жены) мертворожденные романы, которые не раскупались. Непроданными книгами было забито все свободное пространство жилища супругов — фолианты стопками кирпичей высились на шкафах, грозя убить при землетрясении, валялись кучей около батарей, заполонили коридор, оставив узкий проход, сгрудились на широких подоконниках, закрывая доступ свету и омрачая существование — квартира напоминала разоренный врагами дом музей одного автора, впопыхах брошенный при отступлении. Единственным существом, интересовавшимся творчеством писателя, был Танькин кот — он с маниакальной регулярностью обходил залежи макулатуры в обложках и метил подведомственную территорию. Книги, как губка впитывали кошачий запах — вонь стояла неимоверная. Танька, обожавшая собирать дома шумные компании, очень скоро ощутила вокруг себя пугающую пустоту — нет, друзья и приятели не отвернулись от нее, с удовольствием общались при встрече, но под любым предлогом увиливали от приглашения скоротать вечерок у красивого камина. Через два года, окончательно осатанев, Танька выгнала литератора взашей, через три месяца официально развелась, но еще год препиралась с ним по телефону насчет брошенного имущества — писатель никак не хотел забирать опостылевшую библиотеку, но и не давал согласия, стращая судебными разбирательствами, на уничтожение драгоценной коллекции. Понимая, что к писательской совести взывать бесполезно, бывшая супружница грозила ответным иском — под книги она арендовала гараж знакомого, куда и вывезла их сразу, как только фантаст исчез с горизонта. Танька брала писателя на понт, судиться она не стала бы под страхом смертной казни — позора больше, чем прибыли. Да и денег за используемый не по назначению гараж, ставший Меккой для дворовых котов, по причине исходящего запаха, я с нее, понятное дело, не брал (есть другие способы вознаграждения), но как иначе воздействовать на негодяя? Писатель же был не только не против судебной тяжбы, наоборот, всеми силами добивался рассмотрения возникшего конфликта в суде, с максимальным освещением хода заседаний в СМИ, надеясь таким образом привлечь к своей персоне утраченное внимание. Он распространял о Таньке небылицы, одна нелепее другой, выставлял ее кровожадной фурией, обокравшей бедного поэта и надо сказать, многие ему верили.