Предел прочности. Книга четвертая - [18]

- Торопитесь вы с поздравлениями, - сбиваю праздничный настрой парней. – Во-первых, я ни под чем не подписывался, а во-вторых, у этой вашей Юкивай семь пятниц на неделе (на языке космо фразеологизм звучал: постоянна, как дамская прическа). Сегодня у нее есть желание поступить на зло тетушке и выбрать меня, завтра захочется накаченного молодчика, послезавтра блондина. Пацаны, если бы вы её видели… избалованный ребенок: хочу это, хочу то, а если что-то не понравится, уйду обиженной на диван.

- Ну а чего ты хотел – звезда. У нее два алмазных дисках в семнадцать лет, миллионные доходы, и всемирная слава. Тут у любого характер испортится.

- Герб, и что предлагаешь, пойти поработать в качестве плюшевой игрушки, которой будут вертеть, когда захотят и как захотят?

- Сколько обещают платить?

- Три с половиной в месяц.

Великан поднял указательный вверх и, делая паузы между словами, чтобы лучше дошло, произнес:

- Три с половиной тысячи в месяц! Напомни, какой оклад у тебя сейчас: семьдесят… восемьдесят монет? Не понимаю, какие могут быть сомнения. Плюшевая игрушка? Да похеру, когда такие деньги платят.

- И это мне говорит потомственной аристократ, для которого честь и достоинства стоят на первом месте, - попытался я уколоть в ответ Герба и таки достиг своей цели. Раздосадованный великан потер голый подбородок, поморщился.

- Когда денег не хватает, на многие вещи смотришь иначе, а что до чести… Никто тебя на привязи держать не станет: будут ущемлять - уйдешь, не будут – заработаешь.

Мы взяли еще по пиву: Герб две кружки темного, я классический лагер, а Нагуров дремал, и одному ему было ведомо, чего он там употреблял, в своих сладких грезах. Болтали о всяком разном, вспоминали былые деньки. Под конец речь вновь зашла о вздорной певице из шестимирья, и старина Герб, признавшийся вдруг в любви к ее творчеству, точнее к трем ее песням, полез в телефон.

Включил пару сопливых девичьих композиций, рассчитывая поразить меня в самое сердце, но в итоге расчувствовался сам. Подпер рукой подбородок, заслушался, устремив взгляд в неизвестные дали. А мне что, я на роке вырос, который старший брат слушал с завидной регулярностью, начиная от Шевчука с Цоем и заканчивая Егором Летовым, ну и Нирване место нашлось, куда без Кобейна.

Когда большую часть детства из стареньких колонок хрипело: «идет Смерть по улице, несет блины на блюдце», трудно привыкнуть к приторно-нежному: «мои мысли улетают в небеса, я мечтаю о тебе, любовь моя». В голове возникает жесткий диссонанс, о котором, впрочем, предпочёл умолчать: уж больно душевно старина Герб всматривался в мокрое от капель дождя окно. Смотрел и думал о чем-то своем: может о конфликте с отцом, лишившим родного сына средств к существованию, а может о безответной любви к одной мелкой проныре, излечившейся от психического заболевания, и потому ставшей совершенно невыносимой.

- Никогда бы не подумала, что вам, парни, близка романтика, - послышался знакомый насмешливый голос. В голове одна за другой возникли картинки, замелькали фотографиями на экране сознания. Вот аудитория на третьем этаже, слева открывается шикарный вид на сосновый бор, вижу озеро, едва проступающее из-за стволов деревьев. Клод Труне стоит на кафедре, привычно опершись рукой о тумбу, вещает, беззвучно открывая рот, а справа сидит она – девушка с греческим профилем, сложив на парте ладошки, как примерная ученица. Сменялись времена года, стрелки часов бежали по кругу, а она была все такой же красивой и все столь же невыносимо далекой. Внутри неприятно заскреблись звериные когти, срывая подсохшую корочку с застарелой раны.

- Я могу еще представить Нагурова или Авосяна, но что бы Воронов слушал Юкивай? - Ловинс насмешливо улыбается, та самая Ловинс, которую запомнил по временам учебы в академии: темные волосы, высокий лоб, пронзительные глаза и эта ее улыбка. Бездна, как так можно улыбаться, чтобы внутри все плавилось. Она это без сомнения, стоит под ручку с высоким парнем, выделяющимся слегка скуластым, породистым лицом. Про такого сразу скажешь: аристократ, и в родословную заглядывать не обязательно. Одна манера держаться чего стоит.

Герб, застигнутый врасплох, тянется к телефону, пытаясь выключить музыку. Я борюсь с нахлынувшими чувствами, внезапно превратившимися в ураган, сметающим все на своем пути. Один Нагуров остается безмятежен, словно будийский монах во время медитации: он спит.

- Ребята, позвольте представить моего спутника – это Ричард Диксон, - Ловинс берет бразды управления разговором в свои руки, дабы развеять возникшее замешательство. Молодой человек элегантно кивает головой, изображает на лице доброжелательную улыбку. – Ричард, это мои одногруппники: Герберт Авосян, Петр Воронов и Александр Нагуров.

- Приятно лично познакомится, весьма наслышан, - грудным голосом сообщает Ричард.

Весьма наслышан он… сука. Да обо мне каких только сплетен не распускают по закоулкам Шестимирья. Любопытно, а про то, как подлец Воронов воспользовался его подвыпившей благоверной на заднем сиденье автомобиля, он тоже наслышан?

От внезапной встречи не жду ничего хорошего, но она на удивление проходит нормально: Катерина мило шутит и улыбается, Ричард галантен и учтив. Никакого негатива в мою адрес, никаких шпилек и подколов, наоборот, подчеркнутое дружелюбие. Я произношу лишь пару ничего не значащих фраз, зато Герб быстро находит общий язык с новым кавалером Ловинс, вспоминает общих знакомых и до того входит в раж, что предлагает сесть с нами за один столик. Неприятно засосало под ложечкой, сделалось совсем плохо и тоскливо, благо, Катерина отказалась от предложения.