Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - [39]

— Учитель, я даже не знаю, что тебе сказать, — говорю я, разводя руками.

Взгляд Иешуа становится мягче. Он снова отворачивается и берет в руки инструменты. На камне вырисовывается знак тектона, каменщика.[55] Многие поколения его семья зарабатывала себе на жизнь этим ремеслом. Так вот, значит, как? Это гробница другого тектона, ушедшего друга?

Иешуа проводит пальцем по небольшой трещине в камне, гладя его, как живое существо, способное чувствовать прикосновение.

— Это камень, который отверг бы любой строитель. Но он прекрасен, правда? Потрескавшийся, но прекрасный. У всех вещей есть свое предназначение.

Похоже, его внимание полностью поглощено камнем. Он полностью сконцентрировал свой взгляд на нем, не обращая внимания ни на что другое.

— Учитель, думаю, это лишь потому, что твой ум занят другим, — говорю я.

— Мой ум сегодня был занят тремя вещами, — жестко отвечает он. — Захарией, Исайей и Иеремией. И ничем другим.

Я переминаюсь с ноги на ногу, обдумывая услышанное.

Захария пророчествовал о времени, когда «не станет более торговцев в доме Яхве». Иеремия вошел в храм Яхве и провозгласил: «Не стал ли дом сей, названный именем моим, логовом воров пред глазами моими?» А Исайя говорил о временах, когда Храм станет «домом молитвы для всех народов».

Теперь я начинаю понимать. Иешуа выразил свой протест в соответствии с пророчествами, чтобы провозгласить крушение власти продажной храмовой знати и пришествие Царства Божия. Но это не дает мне ни капли облегчения.

— Учитель, сегодня толпа приветствовала тебя, — говорю я. — Но погибли люди. И ты дал римлянам повод арестовать тебя.

Иешуа на секунду задерживает занесенный молоток, а затем с силой обрушивает его на камень.

— Сегодня мы переночуем в Бет-Ани, Йосеф. Скажи Совету семидесяти одного, что я не побуждаю толпу к бунту. Завтра я приду в Храм и буду говорить со священниками или любым другим, кто пожелает со мной разговаривать, будь то хоть сам префект.

— Пожалуйста, пожалуйста, не ходи в Храм! — в ужасе говорю я. — Умоляю тебя! Соберутся толпы людей, желающих услышать тебя, так же как и сегодня. Твои враги испугаются возможности нового бунта и признают необходимость вмешательства римских войск. Тебе надо оставаться вне города до окончания праздников.

В этом году Песах пришелся на пятницу, пятнадцатое нисана, а следом, в субботу, наступал Шаббат. Два Шаббата подряд.[56]

Он поворачивается ко мне.

— Я буду в Храме завтра утром. Кто бы ни захотел спросить меня о чем-то, пусть приходит и спрашивает. Если толпы будут на самом деле такими огромными, как ты говоришь, то римляне побоятся арестовывать меня, чтобы не спровоцировать восстание.

— Ох, равви… — грустно отвечаю я. — Они просто подождут более удобного момента, ночи, когда ты будешь одинок и беззащитен.

— А после моей смерти? Что они станут делать тогда?

Опустив руки, я молча смотрю на него. Он говорит о своей смерти как о свершившемся факте. Это ранит меня в самое сердце, а он так спокоен…

— Синедрион такая перспектива ужасает, — отвечаю я. — Если они тебя убьют, то твои апостолы украдут тело и заявят, что ты воскрес в соответствии с пророчеством. Они уже готовятся к такому варианту. Они…

— Йосеф, — перебивает он меня голосом, от которого моя душа буквально уходит в пятки. — Плоть и кровь не наследуют Царства Божия. Я тебе говорил об этом. Те, кто говорит, что сначала умрут, а потом воскреснут во плоти, ошибаются. Разве не говорил я тебе много раз, что воскресение надо искать при жизни?[57]

— Ты говорил, Учитель, но я все равно не понимаю, — отвечаю я, всплеснув руками. — Я знаю, ты учишь, что все мы должны переродиться в божественном свете еще при жизни, но так и не понял, что это означает.

Его яркие глаза, наполненные надеждой, грустнеют. Я разочаровал его.

— Если ты не понимаешь, то кто же поймет? — шепчет он. — Или все мои слова — только громкое сотрясение воздуха?

Он делает долгий выдох и снова возвращается к своей работе. Нанеся последние штрихи, он наполняет легкие воздухом, сдувает пыль и крошки с камня, а потом смахивает оставшееся рукой. Символ тектона состоит из двух частей: квадрата, символизирующего угольник, по которому строитель ровняет фундамент, и круга, символизирующего точку, в которую бьет каменщик, придавая камню нужную форму.

— Они убьют тебя, равви, — со слезами говорю я.

Он встает в полный рост и смотрит на меня. В его глазах глубь веков.

— Бог — пожиратель людей, Йосеф, — тихо говорит он — Его жизнь питается нашими жертвами.[58]

Накидывая капюшон, чтобы скрыть свое лицо, он уходит, держа в руках молоток и зубило.

— Тебе нельзя ходить по улицам одному, Учитель! Позволь мне проводить тебя в Бет Ани…

Я бегу, чтобы догнать его, и он…

Лошадь рванула вперед, переходя на рысь, и боль в плече вырвала Йосефа из глубин сна. Судорожно вздохнув, он схватился за поводья. Остальные всадники даже не обернулись. Он сильно отстал. Пнув лошадь, он начал догонять их. Из-под копыт поднималась пыль, будто призрак, уходящий на небеса.

Копыта громко стучали, он нагнал остальных заговорщиков. Их лошади испугались, скакнули в стороны и заржали. Йосеф внезапно почувствовал отчаяние. Сможет ли он найти Тита, жив ли тот, сумел ли выполнить их священный долг, или все их старания и риск пошли прахом?