Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - [26]

Кир уперся руками в бедра, и сквозь одеяние проступили его широкие мускулистые плечи.

— Брат, я сделаю все, что ты попросишь, поскольку верю тебе, но скажи мне хотя бы, чего так боится церковь? Мне будет намного легче помогать тебе.

Ночной воздух становился все холоднее. Варнава посмотрел на россыпи звезд на небе над их головами. Что можно ответить, чтобы это было правдой, но не Истиной?

— Кир, — тихо начал он, — ошибаются говорящие, что Господь умер, а затем воскрес. Он сначала воскрес, а потом умер. Именно этого они и боятся.[29]

Уже повернувшись, чтобы идти к лодке, Варнава увидел в глазах Кира отблеск страха, и это больно ударило его в самое сердце.

Глава 8

Мехебель

15 нисана 3771 года, утро

Ветер трепал ветви смоковниц и полы плаща Йосефа, которыми он пытался поплотнее обернуть свои ноги. Гору покрывала предрассветная мгла, и он почти ничего не видел. По крайней мере, не слышно ни стука копыт, ни шума людей, продирающихся сквозь заросли. Вдалеке засветились окошки в домах селян, которые уже собирались выходить в поле. И долина, и склоны гор Гевал и Гаризим возделывались, они были покрыты виноградниками и фруктовыми садами.

«Тит, молю Бога, чтобы ты был в безопасности».

Он повернулся, стиснув зубы, чтобы не закричать — раненое плечо пронзила пульсирующая боль. После того как они спрятались в этом саду, ему практически не удавалось заснуть. Он думал о Тите и перебирал в уме всех людей, которые имели возможность предать их, вспоминал каждый разговор до мельчайших деталей.

Предатель из числа самых близких. Другие не могли знать об их плане. Но кто же настолько ненавидит их, чтобы предать в такой момент, когда они хотят оказать последние почести умершему?

В саду пахло сырой землей и цветами. Он глубоко вдохнул, закрыв глаза, и попытался заставить себя уснуть. С каждым ударом сердца раненое плечо пронзала боль.

По мере того как его дыхание обретало ровный глубокий ритм сна, он слышал голоса, что-то шепчущие ему, какие-то лица плыли пред его глазами…

Привалившись к дверному косяку своего дома у самых городских стен Ерушалаима, я непринужденно поглядываю на прохожих.

Пурпурный свет закатного солнца пробивается сквозь заросли дикого винограда, которыми порос утес из белого известняка, возвышающийся позади моего дома. Тени протянулись до дороги в двадцати шагах от меня. Возле нее на коленях стоит Тит, делая вид, что возится с упряжью. Но сейчас его задача — следить за римскими солдатами. Поскольку я член Синедриона, за моим домом следят, по крайней мере время от времени. Оккупанты опасаются, и небезосновательно, что я симпатизирую радикалам.

Трое именно таких людей тихо разговаривают в комнате у меня за спиной. Иаков и Йоханан, сыновья Зеведея, и Кифа — Камень, которого еще называют «скандайон», камень преткновения,[30]из-за угнетающего впечатления, которое он производит на каждого, кто с ним общается.

По дороге громыхает крытая телега, груженная большими глиняными кувшинами. Позади них стоит посуда помельче. Я гляжу, как она проезжает мимо. Сегодня на дороге много людей. Все несут свой товар в город на продажу. Есть и путешественники, прибывшие в Ерушалаим на праздник Песах. К концу недели в городе соберется больше двух миллионов человек со всего света.[31]

Я гляжу на дома соседей. Большинство из них располагаются на уступах, вырубленных в известняке, или построены так, что утес образует одну из стен. Мой дом крупнее, чем у остальных, но не намного. Шесть комнат. В саду зияет темная дыра недавно выкопанной гробницы. Я занялся ее постройкой, опасаясь, что моему немощному отцу она может скоро понадобиться. Он умирает уже больше месяца, и я молю Бога, чтобы его страдания поскорее закончились.

— Двое идут, хозяин, — шепчет Тит, вставая.

Я разворачиваюсь к сидящим в доме.

— Они идут, — тихо говорю я.

Слышится шуршание одежды и шлепанье сандалий по каменному полу.

Выпрямившись, я расправляю складки своего желтого гиматия. Под ним на мне простая синяя полотняная туника и сандалии.

Тит вежливо опускает голову, здороваясь с Иешу и Марьям. На них надеты белые туники, завязанные на левом плече, правое плечо обнажено. На головах у них белые гиматии, плотно замотанные так, чтобы скрывать лица, иначе за ними будут ходить толпы людей. Марьям завязала свои роскошные черные волосы в пучок кожаным шнурком. Прическа подчеркивает идеальные черты ее лица, на котором застыло выражение тревоги. Она постоянно опасливо поглядывает на Иешу, хотя тот, похоже, не замечает этого. Он смотрит лишь на меня. Обычный худощавый мужчина среднего роста,[32] но его взгляд завоевывает сердца и души всех людей — и мужчин, и женщин. В нем такое спокойствие, такая извечная глубина, что мне хочется смотреть в эти глаза всегда.

— Добро пожаловать, равви. Заходи быстрее в дом, — говорю я, сделав шаг ему навстречу.

Проходя мимо, Марьям слегка касается моего плеча.

Иешу задерживается, глядя на меня. Его длинные кудрявые черные волосы и борода развеваются на ветру, обдувающем утес.

— Спасибо, Йосеф. За все. Я знаю, что мы подвергаем тебя большой опасности. Ты настоящий друг.

— Да, но это не поможет, если нас обнаружат. Пожалуйста, не раскрывай лицо.