Преданный и проданный - [9]
— Здравствуй, здравствуй, милая. Эк, худющая-то какая, неужто братец Фридрих на сухарях и воде тебя вскармливал, готовя к свадьбе? Считай, месяц в России, а всё не отъешься. Здоровье-то поправилось? Говорят, жар был?.. Да ничего, русский воздух здоровый, почаще на воле бывай, всю хворь повыморозит... — И вдруг спросила, сощурившись: — Не обижают тебя?..
— Йа, йа, данке шён, данке шён...
Принцесса ни слова не поняла из того, что говорила ей императрица, и совершенно не представляла, как себя держать. Она непрестанно кланялась, беспомощно озиралась, стесняясь этой беспомощности, но видела вокруг только доброжелательные улыбки и ответные поклоны — вышколенный двор сразу сделал нужные выводы из царицыных поцелуев.
Елизавета положила полную руку на плечи Фике, успокоила, снисходительно улыбаясь:
— Да не дёргайся ты, будто пятки поджаривают! Знаю, не смыслишь по-нашему и не разумеешь слов моих, да знаю и ретивость твою в постижении русской речи, доносят, что и ночами долбишь слова... — Она ласково посмотрела на Фике. — Похвально, милая, значит, хочешь быть любезной нам и нашему народу, понимаешь, что не на день, а навек к нам приехала... А то ведь иные и на Руси урождённые языком предков брезгуют и по-российски ни в пень колоду...
— Йа, йа, — согласно закивала принцесса, — пень-колота...
Елизавета рассмеялась от души, а мамаша невесты решила, что самый момент и ей проявить себя. Оттерев дочку локтем, залебезила:
— О, йа, йа!.. Аллее ист гут, шене, шене гут...
Императрица смерила её ледяным взглядом.
— А ты, сударыня, гостья наша дорогая, вперёд особо не лезь, не тебя сватают, то и ножками не дрыгай... Э, погоди, погоди, а что это камешки в твоих ушах будто знакомые? Я, помнится, не тебе их посылала. Шустрая ты, мать, эка шустрая! Алексей Григорьевич, — обратилась она к Разумовскому, — непристойно матери невесты царской быть при ней вроде бы в приживалках. Найдите герцогине какой-нито замок, домишко поприличней, где б она могла сама себе хозяйкой быть, а нянек да мамок своих принцессе дадим! — Снова повернулась к Фике с лучезарной улыбкой: — Вытолкнул вас братец Фридрих, ровно нищих, ну да он известный скопидом — кость огложет и всё смотрит, выкинуть или на завтра оставить. Не горюй, — ласково дотронулась до подбородка принцессы. — Россия всех оденет, накормит и одарит... Как думаешь, пойдут к глазкам твоим эти камушки? — Она вытащила из своего уха серёжку изумрудную и вдела в невестино. — Ишь как личико заиграло! Бери и вторую... Да и грудку бы чем прикрыть, а то худовата, мослы наружу... — Сняв колье, Елизавета нацепила его на тоненькую шейку вконец оробевшей девочки. — Теперь лучше глядишься... — Снова недобрый взгляд в сторону герцогини. — Только ты уж, герцогинюшка, смотри, чтоб я на тебе дарёного не заметила, — вырву с ушами... А ты, Фике, ступай, учись жить своим домом, поправляйся. Придёт пора, смотрины тебе сделаем по всей форме и закону, праздник устроим. Дадим дыму, что чертям станет тошно! А? Дадим дыму?
Быстро сообразив, что её патриотическое рвение в изучении русского языка нравится, умница Фике лукаво улыбнулась и поддакнула:
— Йа, йа... Татим тыму... данке шён.
Елизавета вовсе растрогалась, обняла немочку, поцеловала:
— Люба ты мне... Молодец девка! Эй, кто-нибудь, покажите её высочеству покои! Те, что поближе к моим...
Принцесса, непрерывно кланяясь, попятилась. Герцогиня двинулась было следом, но её довольно решительно отрезала от дочери ливрейная стена.
А где-то в толпе качнулись друг к другу два парика — белый и золотистый:
— Ещё не помолвлены, а уже высочество... Не по закону, а?
— «По закону»... А величеством Лизка стала по закону?
— Тсс... Языка лишишься.
— Это верно, это у нас быстро. Вон Лопухина... болтнула — и язычка нет.
— Так ты ж не скажешь, как она: что красивее царицы.
— Шш...
И парики разошлись, растворились в тёмных углах...
7
Церковь, в которую ходили чижовские крестьяне, стоила на невысокой горушке над речкой Чижовкой. Была она незатейлива по строению, имела голубые маковки с золотыми крестами, беленькая, что невеста в день свадьбы. За ней поднимались купы кладбищенских деревьев, к главному ходу вела присыпанная песком и обсаженная цветами дорожка, по периметру ограды рос густой кустарник.
Гришка по извечной ребячьей привычке не через открытую калитку, а, цепляясь за штакетины, перелез забор, продрался сквозь кусты и, став возле паперти, прислушался.
Из-за приоткрытой двери доносилось пение. Над согласным хором вдруг взвился тоненький, удивительной чистоты голосок. И сразу из тьмы церковных сеней послышался раздражённый баритон Потёмкина-старшего:
— Нет-нет, не так, Анеля... Ты прислушайся: ля-я-я...
Гришка тенью скользнул внутрь и, пригнувшись, словно от этого его было не так видно в пустой церкви, прошёл в дальний от алтаря угол.
Рядом с небольшим иконостасом на возвышении, ограждённом фигурными перильцами, сгрудился небольшой хор — несколько женщин и девушек. Все прибраны по-праздничному — в расшитых орнаментом белых кофтах, полосатых, клетчатых или однотонных домотканых юбках с кокетливыми фартучками.
Солнечные лучи, падавшие тугим снопом из верхнего, купольного, окна на хор и прихватывающие часть тронутого кое-где позолотой орнамента, придавали этой мирной картине какой-то таинственный, недоступный человеческому пониманию, фантастический смысл. Даже отец, подивился Гришка, стоявший перед хором и управлявший пением, был непривычно умиротворён и красив. А он и в самом деле выглядел празднично: усы вразлёт, глаза сверкают, руки раскинуты, словно крылья. Свет, падающий со спины и сверху, одел его будто серебряным панцирем.
В этой книге Борис Павленок рассказывает о своей работе на различных руководящих постах в системе кинематографа СССР в 60–80-е годы. Перед читателями раскрывается непростой мир производства кино, его скрытые, «нетворческие» стороны.
В послеблокадном Ленинграде Юрий Давыдов, тогда лейтенант, отыскал забытую могилу лицейского друга Пушкина, адмирала Федора Матюшкина. И написал о нем книжку. Так началась работа писателя в историческом жанре. В этой книге представлены его сочинения последних лет и, как всегда, документ, тщательные архивные разыскания — лишь начало, далее — литература: оригинальная трактовка поведения известного исторического лица (граф Бенкендорф в «Синих тюльпанах»); событие, увиденное в необычном ракурсе, — казнь декабристов глазами исполнителей, офицера и палача («Дорога на Голодай»); судьбы двух узников — декабриста, поэта Кюхельбекера и вождя иудеев, тоже поэта, персонажа из «Ветхого Завета» («Зоровавель»)…
Одна из самых загадочных личностей в мировой истории — римский император Гай Цезарь Германии по прозвищу Калигула. Кто он — безумец или хитрец, тиран или жертва, самозванец или единственный законный наследник великого Августа? Мальчик, родившийся в военном лагере, рано осиротел и возмужал в неволе. Все его близкие и родные были убиты по приказу императора Тиберия. Когда же он сам стал императором, он познал интриги и коварство сенаторов, предательство и жадность преторианцев, непонимание народа. Утешением молодого императора остаются лишь любовь и мечты…
В однотомник известного ленинградского прозаика вошли повести «Питерская окраина», «Емельяновы», «Он же Григорий Иванович».
Кен Фоллетт — один из самых знаменитых писателей Великобритании, мастер детективного, остросюжетного и исторического романа. Лауреат премии Эдгара По. Его романы переведены на все ведущие языки мира и изданы в 27 странах. Содержание: Кингсбридж Мир без конца Столп огненный.
Анатолий Афанасьев известен как автор современной темы. Его перу принадлежат романы «Привет, Афиноген» и «Командировка», а также несколько сборников повестей и рассказов. Повесть о декабристе Иване Сухинове — первое обращение писателя к историческому жанру. Сухинов — фигура по-своему уникальная среди декабристов. Он выходец из солдат, ставший поручиком, принявшим активное участие в восстании Черниговского полка. Автор убедительно прослеживает эволюцию своего героя, человека, органически неспособного смириться с насилием и несправедливостью: даже на каторге он пытается поднять восстание.
Беллетризованная повесть о завоевании и освоении Западной Сибири в XVI–XVII вв. Начинается основанием города Тобольска и заканчивается деятельностью Семена Ремизова.
Иван Данилович Калита (1288–1340) – второй сын московского князя Даниила Александровича. Прозвище «Калита» получил за свое богатство (калита – старинное русское название денежной сумки, носимой на поясе). Иван I усилил московско-ордынское влияние на ряд земель севера Руси (Тверь, Псков, Новгород и др.), некоторые историки называют его первым «собирателем русских земель», но!.. Есть и другая версия событий, связанных с правлением Ивана Калиты и подтвержденных рядом исторических источников.Об этих удивительных, порой жестоких и неоднозначных событиях рассказывает новый роман известного писателя Юрия Торубарова.
Книга посвящена главному событию всемирной истории — пришествию Иисуса Христа, возникновению христианства, гонениям на первых учеников Спасителя.Перенося читателя к началу нашей эры, произведения Т. Гедберга, М. Корелли и Ф. Фаррара показывают Римскую империю и Иудею, в недрах которых зарождалось новое учение, изменившее судьбы мира.
1920-е годы, начало НЭПа. В родное село, расположенное недалеко от Череповца, возвращается Иван Николаев — человек с богатой биографией. Успел он побыть и офицером русской армии во время войны с германцами, и красным командиром в Гражданскую, и послужить в транспортной Чека. Давно он не появлялся дома, но даже не представлял, насколько всё на селе изменилось. Люди живут в нищете, гонят самогон из гнилой картошки, прячут трофейное оружие, оставшееся после двух войн, а в редкие часы досуга ругают советскую власть, которая только и умеет, что закрывать церкви и переименовывать улицы.
Древний Рим славился разнообразными зрелищами. «Хлеба и зрелищ!» — таков лозунг римских граждан, как плебеев, так и аристократов, а одним из главных развлечений стали схватки гладиаторов. Смерть была возведена в ранг высокого искусства; кровь, щедро орошавшая арену, служила острой приправой для тусклой обыденности. Именно на этой арене дева-воительница по имени Сагарис, выросшая в причерноморской степи и оказавшаяся в плену, вынуждена была сражаться наравне с мужчинами-гладиаторами. В сложной судьбе Сагарис тесно переплелись бои с римскими легионерами, рабство, восстание рабов, предательство, интриги, коварство и, наконец, любовь. Эту книгу дополняет другой роман Виталия Гладкого — «Путь к трону», где судьба главного героя, скифа по имени Савмак, тоже связана с ареной, но не гладиаторской, а с ареной гипподрома.