Преданный и проданный - [11]

— Его призри... головастый... Гришку, Гришу... девки замуж... Гриш... Гри... смотри... Ты... ты... с того света до... кур... — Речь его становилась всё бессвязней.

Мать, вошедшая следом за Грицем, не плакала. Она отирала тряпицей рот и тоскливо посматривала в окно.

— Не идёт батюшка Василий... Неуж без покаяния отойдёт хозяин наш? — Посмотрела на мужа: — Ишь ты... В последнюю минуту всё шпыняет безвинно... Гриц, к ручке подойди. Вишь, всё о тебе...

Но Гришка стоял в отдалении, неприязненно глядя на умирающего. Девчонки, чуть слышно поскуливая, пугливо жались друг к дружке.

Мать, повнимательнее вглядевшись в лицо хозяина, позвала детей:

— А идя все разом подтянем батьку к кровати.

Только тогда Гришка подошёл к отцу. Вчетвером они подтянули его к кровати, но взвалить наверх не сумели, помогли подоспевшие Лявон и Никишка. Сделав своё, торопливо крестясь и оглядываясь, мужики выскочили из хаты. Только тогда появился высокий и тощий, с неопрятной рыжеватой косичкой приходский священник. Глянув на Потёмкина, деловито спросил:

— Опился?

— От злости жила лопнула, — тихо отозвалась мать и, всхлипнув, добавила: — Пришёл откуда-сь распалённый, нажрался самогонки и почал меня увечить. Пока охаживал малой плёткой, я терпела, а как взялся за волчий арапник, поняла: конец мне будет. Отпихнула его от себя, он кувырнулся через лавку, вскочил и снова ко мне, а я за ухват да и притиснула его шею к стене... Уж он бился-бился, изругал последними словами, а вырваться не смог... Где б мне его удержать, коли догадался бы кинуть арапник да руками за ухват... А потом пятнами пошёл да обвис, поехал по стене...

Она рассказывала это спокойно и неторопливо, как рассказывают историю, слышанную от других, а отец Василий столь же неторопливо облачался, вытаскивал из узла крест, облатки, Библию. Подошёл к Потёмкину, позвал:

— Александр Васильевич, слышишь меня? — Тот молчал, уставя вытаращенные глаза в потолок. — Александр Васильевич, сын мой, отзовись... — Склонился над умирающим. — Не примет уж дары святые, отходит. Многогрешен был и отходит без покаяния. Ну да Бог тебе судья.

Сунув к губам Потёмкина крест, священник прошептал молитву, перекрестился сам, положил несколько крестов на покойного уже Потёмкина и принялся складывать в узелок свои причиндалы. Молча, не глядя, сунул в карман золотую монету, поданную хозяйкой, снова взглянул на умершего, посоветовал:

— Ты ему пятаки на глаза поклади, а то закостенеет, потом не сладишь, будет пучиться.

9

Елизавета проснулась от переклички петухов. Сладко полежала, прикрыв веки, улыбнулась и откинула руку влево, обшаривая кровать. Там было только скомканное одеяло. Царица открыла глаза. Сквозь кисею полога мигал красноватый огонёк лампады, чуть ниже плясали, отражаясь в зеркалах, язычки свечей.

Елизавета, высунув из-под пуховика ногу, пошарила рядом с кроватью. Удовлетворённо улыбнулась: любимый её камердинер старичок Василий Иванович Чулков был на месте — на коврике, брошенном на полу у изножья.

— Василий Иванович, рыцарь мой верный, ау, Царство Небесное проспишь.

Над кроватью возникла плешивая голова с хохолком надо лбом.

— Что ты, сударушка, что ты, лебёдушка моя, и на минуту глаз не сомкнул! Коли я спать стану, кто тебя обережёт? — Старик встал, оправил мундирчик, пригладил волосы.

— Так уж и не спал! А парик, паричок-то потерял, стало быть?

— Не потерял, сударушка, а снял, — поправил повелительницу камердинер, — да заместо подушки и сунул.

— Неуж мы так обедняли, что и подушки тебе не сыскать?

— Хватает добра этого, да вить вечор я удалился, когда граф Алексей Григорьевич пришли, а потом, возвратимшись, гляжу, а подушки все до единой твои мурлыки обсели, думаю: возьмусь прогонять, а они ор подымут да твою милость потревожат... А ты, лебёдушка, так уж сладко спала, умаялась, видать.

— Да уж... Дали дыму вчерась. Я, батюшка мой, и в кровать как запрыгнула — не помню. Верно, а?

Василий Иванович политес и галантность понимал и потому замахал руками, успокаивая:

— Полно, сударушка, на себя поклёп возводить, светлая, как слёзка, явилась... Только вот камеристок разогнала, уж я тебя расшнуровывал да распаковывал, все эти крючочки да пуговицы расцеплял... Всё бы ничего, да моими ли пальцами... Брысь, брысь, мурлыки, чтоб вас... — Старик за разговором не бездельничал, собирал раскиданные «сударушкой» вещи, сгонял кошек, которых действительно было не счесть, ставил на место опрокинутые безделушки.

Елизавета села в постели, потрясла головой, потянулась.

— И всё-то ты врёшь да приукрашиваешь, — сквозь зевок добродушно сказала она. — А что, Алексей Григорьевич, он сразу... — разом переменив мысль, закончила: — Как он с постели встаёт, чтоб не с левой ноги?

У Чулкова и на это был ответ:

— Это у него просто: допрежь чем встать, нырнёт головой к ножкам твоим, и вот готово — где было лево, стало право. Елизавета расхохоталась:

— А ты, батюшка, никак подсматриваешь за нами?

— Не подсматриваю, а бдю, чтоб порядок был. Коль бы не я, то гляди, лебёдушка, давно бы тебе шейку свернули, а мне твоя голова дороже моей... Ты ведь сызмальства оторва, а этих котов, которые по спальням лазят, считай — не сосчитаешь... Да ты вставай-ка, шестой уж час, а ты в семь дохтуров да невесту Князеву звала... На, капотец накинь, а то сквозняки гуляют. Я льду принёс, лицо растереть, чтоб свежей было... Кофей попьёшь или, может быть, кваску сперва? Я припас...