Преданный и проданный - [10]

— Ещё раз. Начали!.. — Александр Васильевич взмахнул руками, и хор запел нечто сладостное и печальное.

Слов Гришка не понимал и не разбирал, он только, склонив к плечу голову с тугой шапкой кудрей и чуть прикрыв глаза, слушал музыку голосов.

— Анеля... — шёпотом позвал отец.

И над хором поднялся истинно ангельский голос, завлёкший Гришку в церковь. Он поднял веки и замер, поражённый видением: невысокая и тоненькая, как свечечка, девчонка в белом платье, выступив на полшага вперёд, сложив молитвенно ладони перед грудью и воздев к небу синие глаза, выводила затейливую сложную мелодию без слов. Может быть, показалось Гришке, что на глазах Анели блеснули слёзы? Уложенные венчиком белые, как лён, косы серебрились в солнечных лучах, создавая сияние вокруг её головы. Взгляд Грица вдруг перекинулся на икону Божьей Матери, вставленную в центр иконостаса, затем опять на лицо Анели — они были схожи! Выше Богоматери в золочёном окладе помещался суровый лик Бога Отца, поднявшего персты для благословения, но Гришке показалось, что Господь грозит: нишкни, мол, — и он испуганно сжался.

— Молодец, молодец, девонька, — размягчённо проговорил отец.

Он ли? Такого голоса у батюшки Гришка никогда не слышал.

Девчата возбуждённо загомонили.

— Тихо! — гаркнул отец, и это уж был точно он. — Ну-ка, ещё раз: ля-я-я...

Он умолк, но в церкви слышалось как эхо: ля-я-я...

Гришка, забывшись в очаровании, не заметил, как стал вторить отцу, голос попал в лад и был свободен и звонок. Отец недоумённо прислушался, потом обернулся:

— Гриц, это ты подпеваешь? Пришёл-таки? Молодец, поди сюда, сюда — рядышком к Анельке. — Потёмкин-старший положил ладонь на Гришкины упрямые кудри, тот покосился с опаской: не рванёт ли за ухо? — но отец приказал: — Ближе, ещё ближе к ней, я должен услышать полное согласие.

Анеля решительно притянула Гришку к своему боку. Малец он был рослый и оказался чуть ли не вровень с девушкой. Коснувшись нечаянно плечом высокой груди, отшатнулся, но она ласково провела ладошкой по его затылку, плечам, спине, привлекла к себе, шепнула:

— Не робей, за мной иди...

— Начали!.. — Хор запел. — Анеля, пора, — вполголоса сказал отец, но посмотрел не на неё, а на Грица и кивнул ему.

Гришка подладился к Анелиному голосу и шёл в лад с ней, свободно и радостно, но, когда она взобралась на немыслимо высокую ноту, сорвался, дал петуха.

Хористки засмеялись. Гриц, вспыхнув от стыда, метнулся через барьер, дал стрекача к дверям.

— Гриц, стой!.. А вы, курвы, чего ржёте?.. Тихо!

А Гришка уже был на кладбище, в дальнем углу его, где сплелись в непроходимые кущи заросли вишняка, малины, шиповника, а на полянках-проплешинах сбились в тугой ковёр травы и цветы. Он подобрался к самому крутояру, спускавшемуся к речке, откуда хорошо был виден противоположный низкий берег её, просторный луг, ленты деревьев, которые следовали извивам речки, разрезали луговые просторы и растворялись в голубени неба у горизонта. Чуткое ухо мальчишки уловило стрекот кузнечиков, гуденье пчёл, шорох трав, а над всем этим плыла печальная и сладостная мелодия, нежный и беспомощный Анелин голосок...

— Нехорошо это, барин, не можно...

Гриц встрепенулся от дрёмы при звуках голосов, донёсшихся из зарослей.

— Анелька, я разум теряю, как на тебя смотрю и голос твой ангельский слышу... Ангелочек ты мой...

— Стыдно это... не можно, паночку, не можно...

— Не пан я, я раб твой...

— Ой, что вы, что вы...

— Жёнку в монастырь, моя будешь навек... — Голос отца стал сиплым и прерывистым.

— Барин, паночек миленький, — не то просилась, не то ласкала Анеля.

— Ну, милая, ну, дороженькая...

— Паночку...

Гришка бесшумно пробрался сквозь кусты. Отец и Анеля возились на траве, ноги девушки были бесстыдно заголены, руки сплелись вокруг батькиной шеи. Тот со стоном откинул голову и встретил Гришкин взгляд. Прохрипел, не разжимая губ:

— Уйди... уйди... — и продолжал вершить начатое.

Гришка откатился назад и закувыркался по склону горы.

Кружились небо и земля, темнело в глазах, а в ушах всё звенел и звенел ангельский голос, пел сладко и печально женский хор. Слёзы бежали по Гришкиным щекам, оставляя мокрые следы.

8

— Гриц, Гришенька! — металась по двору мать, вторя крикам ласточек, расчёркивающих воздух над усадьбой. — Гриня, Гриц, где ты?.. Беги скорее в хату, татка помирает... Гриц!..

На возу, стоящем посреди двора, зашевелилось сено, из-под него выбрался Гришка. Был он всклокочен и хмур. Нехотя зашагал к крыльцу, ворча:

— Чёрт его не возьмёт... — но, услышав дружный рёв сестёр, кинулся бегом.

В доме всё было кверху дном, на полу валялись черепки битой посуды, раскиданы подушки, оборваны занавески на окне, перевёрнута скамья — отец побуянил как следует. На столе стояли две четвертные бутылки, одна наполовину порожняя.

Отец, посиневший, со страшно выпученными глазами, лежал на полу, всё ещё сжимая в правой руке арапник, но не тот, что всегда висел в хате для острастки, а охотничий, волчачий, с пулей, заплетённой в кончик. Левая рука и нога его мелко бились. «Будто карась на траве», — отстранённо подумал Гришка. Голова отца лежала тяжело, камнем, на чисто вымытом полу, из угла рта шла пена. Отец невнятно бормотал: