Преданные сражения - [14]

23 июля во второй половине дня я получил из Ставки Гитлера телеграмму следующего содержания:

«Главнокомандующим группами армий “Север” и “Южная Украина” следует немедленно поменяться должностями. Сим присваиваю генералу пехоты Фрисснеру звание генерал-полковника.

Адольф Гитлер».

Так завершилась еще одна глава моей командной деятельности в этой войне. Я прощался с подчиненными, испытывая чувство внутреннего облегчения и сознавая, что я ни в чем их не обманул. Я даже склонен был думать, что мой преемник, генерал-полковник Шёрнер, сумеет лучше меня решить трудные задачи.

К сожалению, события, происшедшие после моего ухода из группы армий «Север», полностью подтвердили мои наихудшие прогнозы. Группа армий в конце концов была окружена, в результате чего оказались потерянными ценные войска, прежде всего танковые соединения, нехватка которых так остро ощущалась позднее во время боев в Германии и, в частности, в Восточной Пруссии. Вскоре из остатков группы армий «Север» была образована группа армий «Курляндия»[48].

В довершение всех несчастий в самый разгар этого кризиса произошло покушение на Гитлера. Я хочу заранее подчеркнуть, что до дня покушения я ничего не знал о намерениях заговорщиков и не замечал каких-либо признаков готовящегося переворота.

20 июля в полдень в мой рабочий кабинет неожиданно зашел мой начальник штаба генерал-лейтенант Кинцель. Он был бледен и взволнован.

– Только что звонили из Берлина, – доложил он. – У телефона был полковник граф Штауффенберг.

– А кто такой Штауффенберг? – спросил я. – Мне он не знаком.

– Штауффенберг является теперь начальником штаба у генерал-полковника Фромма, – ответил Кинцель.

– Нет, вы ошибаетесь, начальник штаба у Фромма – генерал Кюне[49].

– Нет, это так, – настаивал Кинцель. – Граф Штауффенберг сменил Кюне[50]. Он сообщил мне, что фюрер стал сегодня жертвой покушения. Он убит. Отныне следует подчиняться только приказам генерал-полковника Бека. Я должен оставаться у телефона, так приказал мне Штауффенберг. Он сказал, что Бек сию минуту будет говорить сам. В этот момент связь прервалась.

– Все это выглядит довольно странно, – рассуждал я – Генерал-полковник Бек давно в отставке. – И обратился к Кинцелю: – Немедленно выясните положение либо в ОКХ, непосредственно у начальника Генерального штаба, либо в ОКВ.

В эту минуту раздался телефонный звонок. Я услышал голос генерал-фельдмаршала Кейтеля: «Фюрер жив! Он сам обратится по радио к немецкому народу».

Мы с тревогой ждали выступления Гитлера. Все были в подавленном настроении. Всех мучила мысль: как это известие отразится на наших фронтовых делах?

Прослушав передачу, я направился в войска, чтобы посмотреть, какую сенсацию это вызовет среди них. Повсюду, куда я приезжал, – в штабах, на передовой и в тылу – мнение было одно: люди осуждали заговорщиков. До поздней ночи повсюду спорили о покушении; говорили не столько о мотивах, сколько о самом происшествии и его результатах. Рисовали возможные последствия, которые повлекло бы за собой удавшееся покушение. Говорили о крушении фронтов, о прорыве Красной Армии, о хаосе, который это вызвало бы в Германии. Кроме того, у каждого перед глазами стояло требование, сформулированное нашими противниками на конференции в Касабланке в январе 1943 года, – требование безоговорочной капитуляции[51].

Покушение привело к весьма опасному явлению – недоверию, в особенности к высшим военачальникам. Это недоверие усугублялось к тому же безответственным поведением «политических офицеров» – представителей нацистской партии в войсках[52]. Они не нашли ничего лучшего, как заниматься разжиганием страстей и доносами. Это приняло характер трагедии, особенно после того как началась инспирированная высшим нацистским руководством волна арестов, жертвами которых стали, в частности, опытные офицеры Генерального штаба[53]. Тем самым в это наиболее кризисное время всему руководящему аппарату армии был нанесен непоправимый ущерб. Серьезно пострадал авторитет немецкого командования и в глазах наших союзников.

24 июля 1944 г. я, выполняя приказ, вылетел тем же самолетом, которым прибыл мой преемник, в Ставку Гитлера в Восточной Пруссии. Таким образом, я имел возможность встретиться с Гитлером почти сразу после покушения. Он вошел в конференц-зал в сопровождении оставшегося невредимым генерал-фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, у которого на голове была повязка, а также вновь назначенного начальником Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гудериана.

Гитлер выглядел мрачным. Ранения, полученные при взрыве бомбы, были едва заметны, однако правая рука висела на перевязи.

Когда я доложил в своем прибытии, он приветствовал меня неожиданно любезно и благожелательно. Он сказал, что я не должен рассматривать смену командования как проявление недоверия ко мне. Напротив, он мне верит и, по сути дела, не возражает против моего оперативного плана. Однако, учитывая внешнеполитические последствия этого плана – потеря Финляндии, Прибалтики и Швеции, – он, по его словам, не мог решиться на его осуществление. Гитлер сказал, что я должен понять, почему в этой критической обстановке он пускает в ход свои последние козыри. Именно таким последним козырем был генерал-полковник Шёрнер, который однажды уже помог ему в отчаянном положении на юге.