Преданное сердце - [144]

— Как это ты додумалась окрестить меня Ховардом Досоном?

— Знала одного Ховарда Досона, а потом инициалы совпадают. Я подумала: а вдруг у тебя где-нибудь на рубашке вышиты инициалы.

— Желаю приятного аппетита.

— Прости, пожалуйста.

После обеда, как я предполагал, ничего не изменилось: Мальманны продолжали держать Эрику в своих цепких объятиях. Чувствовалось, что это всерьез и надолго. Сидя на палубе, я видел, как они бесперебойно что-то щебечут, а Эрика покорно их слушает. Симона, поймав мой взгляд, в ответ только пожала плечами. Должны эти Мальманны когда-нибудь выдохнуться, думал я, но за ужином стало ясно, что они только приступают к делу: вино вдохнуло в Мальманна новую жизнь. Рассказывая, он по-отечески обнимал Эрику за плечи и время от времени спрашивал Симону, не слишком ли быстро он говорит. Роль госпожи Мальманн, судя по всему, состояла в том, чтобы оглушительно хохотать. По долетевшим до меня словам — "старина Шмидт", "старина Коль", "старина Штраус" — я понял, что Мальманн хочет оповестить всех без исключения, какая он важная персона. И если два дня назад я только опасался, что дела могут пойти вкривь и вкось, то теперь я был в этом убежден: Мальманн так и будет выхваляться до самой Вены, и никто не в силах заткнуть ему рот.

Я отправился в бар в надежде, что Эрика, избавившись от Мальманна, будет искать меня именно там. Только я присел, как в бар ввалился Мальманн, ведя перед собой жену и Эрику; Симона замыкала шествие. "Шампанского! — выкрикнул он и, обратившись к Эрике, пояснил: Лучшее лекарство от головной боли — это шампанское". Должно быть, Эрика сказала, что ей нездоровится. Она что-то тихо ответила, но Мальманн возразил: "Поспать можно и утром, а вечернее время — для друзей". Поняв, что сопротивление бесполезно, Эрика сложила оружие, а Симона опять взглянула в мою сторону и пожала плечами. Я сидел и размышлял, не пойти ли на палубу прогуляться, как вдруг ко мне обратился мужчина за соседним столиком:

— Послушайте, вы случайно не говорите по-английски?

Мужчина представился: Гарри Пирсон, из Австралии. Гарри и его жене Шейле было за пятьдесят, лица их выражали потерянность и тоску.

— Бред какой-то, — пожаловался Гарри. — Чтобы на всем пароходе никто не говорил по-английски! Такое нам и в голову не могло прийти! Вы для нас прямо спасение.

Сначала я отделывался стандартными, ничего не значащими фразами, потом вдруг понял, что мои собеседники — исключительно приятные люди, Гарри занимался страховым бизнесом в Мельбурне, причем, по всей видимости, вполне успешно, хотя у него и была манера умалять себя в чужих глазах. Мы по очереди угостили друг друга виски.

— Я ведь первый раз в Европе, — сказал Гарри. — Бред какой-то: европеец, а Европы никогда не видел. Сидишь себе, понимаешь, в Австралии, а вокруг, куда ни кинь, — одни азиатские рожи. Нет, нет, я согласен: сам живи и другим не мешай — все это, конечно, правильно. И среди азиатов есть хорошие люди, а Сингапур — так это просто мечта, — а все-таки они не наши. А вот эти, которые тут сидят, — они свои, хоть я и не понимаю ни единого их слова.

— Перестань, пожалуйста, — сказала Шейла, — а то этот господин подумает, что ты расист.

— Не подумает, — ответил Гарри. — Он прекрасно знает, что я имею в виду. — И мы выпили еще по одной.

Надо сказать, что хотя я исколесил целый свет, но в Австралии почти не бывал: по паре дней в Сиднее и в Мельбурне — вот и все, и мне вдруг захотелось узнать об этом материке побольше. Пирсоны знали свою страну вдоль и поперек. Я засыпал их вопросами: что из себя представляет Перт? А Брисбэйн, Канберра? Доводилось ли вам бывать в Алис-Спрингс? Правда? Ну расскажите же, расскажите. И Пирсоны рассказали — мило и непринужденно, с их уст слетали экзотические названия, и хотя я понимал, что экзотическими они мне кажутся только потому, что я никогда не бывал в тех местах, их звучание завораживало. Когда Мальманн увел свой дамский табунчик, я не обратил на это событие особого внимания. У нас с Пирсонами все шло как по маслу, и расстались мы, когда уже начало светать. Пошатываясь, я добрел до своей каюты, и то ли заснул, то ли просто вырубился: во всяком случае, наутро я обнаружил, что лежу в постели в полном параде.

По всем законам, мне полагалось бы мучиться от похмелья, но была только жажда да легкий шум в голове. Я представил себе, в каком плачевном состоянии находятся, наверное, сейчас Пирсоны, и искренне их пожалел. Каково же было мое удивление, когда первые, кого я увидел, поднявшись на палубу, были Гарри и Шейла; бодрые и свежие, они уже сидели в своих шезлонгах, не забыв занять место и мне. И в последующие дни они от меня не отходили — точно так же, как Мальманн не отходил от Эрики. Они были рядом, когда мы проплывали через Железные ворота, когда причалили в Оршове — по той единственной причине, что наш капитан был из этого города, когда прибыли в Белград. И Белград мы тоже объездили вместе — от крепости Калемегдан до башни Небойши, от здания Скупщины до Барьяк-мечети. Вечера же мы просиживали в баре, откуда уходили позже всех. Иногда мне на глаза попадались Эрика с Симоной — мы приветственно махали друг другу рукой и даже обменивались пустыми, невинными фразами, вроде "А вы видели, как женщина стирала на берегу свои вещи — абсолютно голая?", или "Это все еще Румыния или уже Югославия?", или "Видите вот те руины? Мне говорили, что это турецкие дозорные башни шестнадцатого века". Я не сомневался, что так оно будет идти и дальше, но однажды Симона отозвала меня в сторону и спросила: