Преданное сердце - [112]

— Старик, — говорил Вильбер, — я себе в жизни дал установку на успех. На владение ситуацией. В жизни, старик, это самое главное — владеть ситуацией. Сейчас я тебе все объясню. Я, понимаешь, чувствую всю эту взаимозависимость, ценнейший, старик, опыт, стиль жизни, ориентация на будущее…

Как это часто случалось с Вильбером, когда он бывал "под мухой", у него явно истощился запас глаголов. Впрочем, я на него, очевидно, произвел хорошее впечатление, потому что с того дня стал его банкиром. Даже когда я уже работал в международном отделе, Вильбер все равно приходил за ссудами ко мне. Вафельный бизнес процветал, и вот однажды, в самый разгар монопольной лихорадки шестидесятых годов, мне позвонил Вильбер.

— Это Вильбер Вейкросс, мужичок, — сказал он. — Знаешь, какой сегодня день?

— Двадцать второе.

— Сегодня, мужичок, день, когда Вильбер Вейкросс продал сотую лицензию на "Вафли Вильбера". А что это, мужичок, значит? Это значит, что Вильбер Вейкросс желает отблагодарить того, кто помог ему заварить это дело. В общем, так, мужичок. Дуй-ка ты в мотель «Империал», в двести третий номер. Там тебя такая вильбреточка ждет — пальчики оближешь. Ждет и тоскует.

— Послушай, у меня через десять минут заседание.

— Ждет и тоскует, — напомнил Вильбер и повесил трубку.

Я, конечно, сразу понял, что это просто розыгрыш. Никакой вильбретки в двести третьем номере, ясное дело, нет, а сидит там Вильбер с какими-нибудь приятелями, и все предвкушают, как они славно посмеются, когда я там появлюсь. Можно было насчитать еще примерно десяток причин, по которым ездить туда не следовало. Через несколько минут я уже сворачивал на Юнион-стрит, направляясь к мотелю «Империал». Найдя двести третий номер, я осторожно постучал, ожидая услышать в ответ громкое ржание, но дверь приоткрылась, и из-за нее выглянула одна из вильбреток.

— Хэмилтон Дэйвис, — представился я.

— Знаю, знаю, — ответила вильбретка. — Я уж боялась, что ты не придешь.

Она была одета в костюм вильбретки: джинсовая мини-юбка, красная блузка и ковбойская шляпа; я вроде бы уже видел ее на фотографиях на альбомах Вильбера — была там одна блондинка с белозубой улыбкой во весь рот.

— Очень даже хорошо я тебя знаю, — продолжала она, — ты нам дал деньги на "Вафли Вильбера". У нас сегодня большой день, а Вильбер, он такой: друзей не забывает.

— Очень мило, конечно, что он мне позвонил, но, может быть, вам это не совсем приятно?

— Что значит неприятно? Маленькая услуга — вот и все. Да я для Вильбера что хочешь сделаю. А ты к тому же еще и симпатичный. Я-то думала: явится сейчас какой-нибудь седой старикан.

— И как же Вильберу удалось тебя на это подбить?

— Да просто он сказал: поезжай, развлекись немного. А ты что, против?

— Отнюдь.

— Тогда, может, и обнимешь меня заодно?

Я ее обнял и, проведя рукой по ее спине, не обнаружил никаких признаков нижнего белья.

— Послушай, — сказал я, — я видел твою фотографию, а как тебя зовут, не знаю.

— А никто не знает, как нас зовут — только Вильбер. Линда Лу, — представилась она. — М-м-м, с тобой обниматься — все равно как с медвежонком. Линде Лу это нравится.

Впрочем, ей, видимо, понравилось и все остальное — причем настолько, что в течение полутора часов, которые я провел в двести третьем номере, она только и делала, что старалась меня ублажить. "Еще, еще, — говорила она. — Сейчас я тебя язычком пощекочу". "А так ты когда-нибудь делал?" "Ну ты даешь. Только кончил и сразу по новой". "Теперь ты так хочешь? Ну, давай, только потише, ладно? Тише, тише, вот так, вот так — ну, давай, давай…"

В перерывах Линда Лу рассказывала мне про свою жизнь. История была самая обычная. Приехала Линда Лу из городка Пуласки, штат Теннесси. Там она пела с одним ансамблем; был у нее мальчик по имени Уэйн, вдвоем они перекочевали в Нашвилл, здесь она сошлась с Вильбером, а Уэйна бросила; в вильбретках уже пять лет. Какие жалобы? Да ни единой. Собравшись уходить, я вынул бумажник и спросил:

— Может, я могу тебя как-нибудь отблагодарить?

— Убери это подальше, — ответила Линда Лу. — Просто мы с тобой развлекались немного, как Вильбер велел, вот и все дела. Думаешь, мы, вильбретки, не понимаем, как ты помог Вильберу? Друзья Вильбера — наши друзья.

Возвращаясь на работу, я не чувствовал ни брезгливости, ни стыда; напротив, я был распален не меньше Линды Лу. Что с того, что она всего лишь выполняла просьбу Вильбера? Разве сама она не искренне радовалась нашим забавам? Значит, есть еще женщины, которым просто нравится играть в такие игры, которые не угнетены собственными горестями? Отлично! Когда наш банк дал Вильберу ссуду на расширение его магазина пластинок на Нижнем Бродвее, он опять мне позвонил.

— Мужичок, — сказал Вильбер, — знаешь, что есть на свете лучше, чем вильбретка? Отвечаю: две вильбретки. Дуй в «Империал», в двести семнадцатый, — увидишь, что тебя там ждет.

Ждали там две вильбретки, Линда Лу и еще одна, у которой были темные волосы и которая тоже любила развлечения. Обе они моментально разделись, помогли раздеться мне, и через минуту наши тела слились в постели. Чего мы только ни делали! Мы перепробовали все отверстия, какие только есть у человека, каждый раз придумывая что-нибудь новенькое и сопровождая все это блаженными стонами. Мы резвились, словно дети, играющие в жмурки. Боже мой, где же эти девочки раньше-то были? Вот что такое настоящий секс! В какой-то момент, когда я лежал и гладил одновременно их обеих, они запели песенку, которую исполняли с Вильбером. Бывал ли я на их концертах, спросили они. Нет? И они тут же выскочили из постели и, тряся грудями, начали выделывать всякие па, а потом дуэтом грянули рефрен одного из Вильберовых творений: