Праздник заклятий - [48]

В творчестве мексиканского писателя Хуана Рульфо, пожалуй, с наибольшей очевидностью проявляется влияние индейского мира на современную латиноамериканскую литературу, которая состоит не только из слов и образов, но соткана из необоримых предвидений и предчувствий. Родившийся в штате Колима, где оставило свой жестокий след восстание «кристерос» и его разгром — еще одна вспышка «кастовой войны», столкнувшей христиан-земледельцев и атеистическое правительство Плутарко Элиаса Кальеса, Рульфо рисует страну, разграбленную, опустошенную и выжженную, до жути похожую на тот проклятый мир, о коем возвещали старинные пророчества, предшествовавшие конкисте.

Проза Рульфо пронизана образами насилия — непреодолимого наследия конкисты. В «Горящей равнине» человек, куда бы ни кидала его судьба, оказывается один на один с бедой:

«Ну вот, дали они нам эту землю, раскаленную, как стальной противень для тортильи. Хотят, чтобы мы сеяли. Им интересно: может ли здесь что-нибудь взойти, пробиться к свету? Но ничего не вырастет. Здесь даже грифов нет. Их можно увидеть только вдали, высоко-высоко в небе; они спешат побыстрее облететь стороной эту добела разогретую сковородку и убраться подальше, ведь здесь ничто не движется, кроме этих раскоряченных людей, что пятятся задом наперед».

«Педро Парамо» — без сомнения, самая значительная притча из опубликованных ныне в Латинской Америке. Рассказанная там история не относится к миру смертных, а совершается в обители бога, чье единство со своей общиной так же крепко, как узы, что связывают индейцев с родными степями, лесами и реками. Путешествие Хуана Пресиадо в Комалу походит на обряд инициации шамана, его нисхождение в страну предков. Память в этой книге — не что иное, как нижний мир, откуда появляется на свет жизнь. Словно неуловимый дымок: взгляд матери, гул голосов… В центре этого мира царит его всевластный повелитель Педро Парамо, обладающий правом убивать или миловать своих подданных — целый народ. Когда его жена Сусанна Сан-Хуан умирает, Парамо обрекает на гибель всю землю:

«— Вот сейчас сложу руки на груди, и Комала вымрет с голодухи, — заявил Педро Парамо.

Что и было сделано».

Педро Парамо похож на некроманта Титлакауа, вечного врага Кецалькоатля, Злого духа, что властвует над людьми с помощью хитроумного колдовства и магии, способного, когда иные средства исчерпаны, отравить весь мир зловонием своего разлагающегося тела.

Тотальным разрушением аннулируется само человеческое время, непрерывность и длительность переживания бытия. Мир, по Рульфо, — это вихревая воронка, куда все втягивается и возвращается преображенным, следуя какому-то непостижимому правилу, схожему с законами круговращения светил:

«— Сусанна, Сусанна Сан-Хуан.

Он попытался поднять руку, чтобы ее образ прояснился, но рука лежала на коленях как каменная. Попробовал поднять другую, но та стала медленно сползать вдоль тела и упала на землю, словно костыль, привязанный к ненужному уже плечу. „Умираю“, — сказал он.

Солнце принялось кружиться вокруг земли, замелькали какие-то тени, силуэты… Погибшие земли встали перед его глазами, совершенно пустые и безлюдные. Жара завладела телом, глаза едва двигались, перескакивая от одного воспоминания к другому и стирая контуры настоящего. Вдруг сердце совсем остановилось, словно время прекратило свой ход. И замерло дыхание жизни.

— Значит, ночь больше не наступит, — подумал он».

Хуана Рульфо можно считать последним из костумбристов, ведь после него Гарсиа Маркес предпринял поиск иных изобразительных средств, теснее связанных с политикой и литературой. Проза Рульфо предельно заряжена древней вихревой энергией доколумбового мифа. Он творил недолго, но столь интенсивно, что его голос звучит в нашем сознании, как грозный призыв манихейского пророка, как старинное заклятие, что доносится с вершины вулкана Миштекатль и не умолкает, покуда Плеяды не пересекут весь небосклон. Наверное, после него никто уже не сможет так писать о земле, тужащейся в бесплодных родах, о духе зла и о горах с телом женщины. Никогда больше не придет проводник, способный вслед за Орфеем провести нас во чрево земное на поиски одного лишь взгляда Сусанны. Никто так не расскажет нам о всепожирающем огне, о ночи, «полной греха», о вскипающей реке и о тех селениях, где наследники вольных индейцев томятся в бесконечном ожидании того, что никогда уже не сможет вернуться.

А вдруг все-таки вернется? После смерти этого старого провидца Хосе Мария Аргедас, уже стоя на пороге собственной кончины, написал блистательное поминальное слово, адресованное длинной чреде рассказчиков и прорицателей из мира, канувшего в прошлое, чей голос нам дано было расслышать благодаря Рульфо:

«Кто, кроме тебя, Хуан, умел так донести до нас речь, исполненную тоски о былом, сознания долга перед будущим, восхищения роскошеством плоти и мужской силой — всем, что осталось в человеческой природе от праха, камня, воды и болотной гнили, и разродиться песнью, подобной твоей?»

Рог изобилия

Завоевание обеих Америк, поражение коренных народов — все это обернулось чередой экологических катастроф, последствия которых ощущаются в мире до сих пор.