Праздник Весны - [36]

И къ другому тайному подходилъ Кредо, вскрывалъ это тайное незнающей и, потому, безучастной рукой. Онъ смотрѣлъ на Коро и спрашивалъ, ни къ кому не обращаясь:

— Изъ чего слагается его жизнь?

Лія слышала его, но молчала. И тогда онъ отвѣчалъ самъ себѣ:

— Любовь — насмѣшка, потому что никогда не можетъ одинъ человѣкъ воплотить всей многогранности жизни другого. А душа художника — это самое сложное изъ всего, что создано природой. На одно онъ найдетъ откликъ въ любящей его женщинѣ, и на другое, — а въ чемъ-нибудь третьемъ останется одинокъ. И такъ будетъ больнѣе, чѣмъ если-бы онъ былъ одинокъ во всѣмъ. Что онъ сдѣлаетъ тогда, ты знаешь это, Лія?

Лія молчала. И онъ отвѣчалъ самъ себѣ:

— Онъ разлюбитъ ее. Пойдетъ искать другую, найдетъ и, можетъ быть, опять обманется. Но ту, первую, — онъ разлюбитъ навсегда и не вернется къ ней никогда больше. А если первая отдалась ему всей своей красивой, но простой душой, то она будетъ еще страдать, очень страдать, потому что любовь простыхъ сердецъ живетъ долго. Не правда ли, Лія?

— Зачѣмъ ты говоришь все это?

— Я только спрашиваю. Я хочу знать. Многое непонятно мнѣ въ жизни, и я часто думаю, что другіе опытнѣе меня. Но, должно быть, они знаютъ не больше. Они только не спрашиваютъ.

Вечеромъ онъ встрѣчался съ Марой и иногда говорилъ ей о Ліи. Каменщица выслушивала его равнодушно. Полушутливо, полусердито говорила ему:

— Тебѣ не слѣдуетъ вмѣшиваться въ чужую жизнь.

Вѣдь ты не съумѣлъ устроить, какъ слѣдуетъ, и свою собственную.

49

Длинная ночь, сплетенная изъ безконечной вереницы часовъ, ночь, поглотившая своей жадной черной пастью розовыя пятна разсвѣта, лазурь полудня и голубые туманы вечера. Кажется, что ей не будетъ конца, потому что недѣли проходятъ за недѣлями, а небо все такъ же темно и такъ же ярко мерцаютъ звѣзды, уступая только загадочному сіянію сѣвера. Иногда скопляются тучи, темныя и низкія. Изъ темныхъ тучъ беззвучно и лѣниво падаетъ бѣлый снѣгъ. Бѣлой шапкой лежитъ на прозрачныхъ льдахъ. И, такъ какъ сквозь льды просвѣчиваетъ все та же тьма, то, пока не играетъ сіяніе, они тоже кажутся совсѣмъ черными.

Этотъ вѣчный врагъ — ночь — окружаетъ Вилана со всѣхъ сторонъ, преслѣдуетъ его по пятамъ, не даетъ ему ни минуты отдыха. Та ночь, которая встрѣтила его по пріѣздѣ на сѣверъ такой волшебной игрой невиданныхъ красокъ.

И Виланъ спѣшитъ. Онъ весь горитъ борьбой и уже увѣренъ заранѣе, на чьей сторонѣ останется побѣда. Пусть тьма собирается еще гуще. Пусть она лежитъ, почти осязаемая, какъ толстое черное сукно. Пусть небо никогда не вспыхиваетъ больше холодными сѣверными огнями. Онъ побѣдитъ.

И работы такъ много, что почти некогда думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ завѣтной цѣли. Только когда выясняется опредѣленно, что дѣло подвигается впередъ слишкомъ медленно и вмѣстѣ со сгустившимися мракомъ начинаетъ подкрадываться нѣчто вродѣ сомнѣнія, — Виланъ скучаетъ о свѣтѣ, который онъ надолго покинулъ, и о тѣхъ, кто грѣется сейчасъ подъ лучами солнца. Мерещатся ему золотистые волосы, теплые и свѣтлые, такіе теплые и свѣтлые, какъ огонь.

Приходятъ въ голову мечты такія болѣзненныя и опасныя, потому-что несбыточныя.

"Навсегда!"

Развѣ не она сама сказала это? И нельзя не вѣрить ея словамъ. Навсегда.

Потомъ — другой образъ, неразрывно связанный съ сіяніемъ сѣвера, потому-что первое воспоминаніе объ этомъ образѣ пришло только здѣсь.

И ея нѣтъ до сихъ поръ. Она обѣщала возвратиться скоро — и ея нѣтъ. Можетъ быть, ея слова лживы, какъ лживъ мракъ ея страны, который кажется свирѣпымъ только потому, что трусливъ. Онъ боится, что скоро явится побѣдитель. Развѣетъ эту тьму, изорветъ ее въ мелкіе клочья и послѣдніе остатки поверженнаго мрака будутъ трусливо жаться по недоступнымъ уголкамъ.

И все-таки, — когда нѣтъ никого по близости или когда слишкомъ громко стучатъ машины, что-бы слышенъ былъ слабый человѣческій голосъ, — Виланъ шепчетъ, призывая кого-то невидимаго:

— Астрея, гдѣ ты? Твои волосы черны, какъ твоя ночь, и ты обманула меня, — но все-таки я хочу тебя видѣть.

Но, наконецъ, онъ потерялъ всякую надежду. Да, и она, едва промелькнувшая, такъ же ушла навсегда, какъ и та, къ которой такъ долго стремились всѣ мечты.

Это лучше. Теперь остается одно, чему можно по-прежнему отдать всѣ помыслы: борьба. И хорошо также, что при постройкѣ маяка приходится имѣть дѣло съ чужими, мало знакомыми людьми. Они считаютъ Билана нелюдимымъ, такъ какъ онъ держится отъ нихъ всторонѣ, не принимаетъ участія въ ихъ весельи и играхъ, которыя затѣваются въ минуты отдыха. А онъ такъ хотѣлъ бы смѣяться вмѣстѣ съ ними, — но только чтобы его смѣху вторилъ другой, — смѣхъ близкой женщины.

Слѣдитъ за установкой приборовъ и каждая неизбѣжная неудача огорчаетъ его почти до слезъ. Каждый день отсрочки — какъ новый ударъ по больной ранѣ. А между тѣмъ, трудности постройки оказались болѣе существенными, чѣмъ предполагалось вначалѣ. Уже почти нѣтъ сомнѣній, что эта ночь уйдетъ непобѣжденная. Но слѣдующую, конечно, строители встрѣтятъ во всеоружіи.

Начиналъ загораться слабый розоватый свѣтъ на горизонтѣ въ тѣ часы, когда надъ храмомъ Весны былъ полдень: это — первые робкіе проблески грядущаго утра. А скоро наступитъ и день, такой же длинный, какъ минувшая ночь, слишкомъ расточительный въ своей продолжительности и потому блѣдный. Блѣдный, бѣлый день сѣвера. Безъ зорь, какъ ночь. Съ унылымъ, больнымъ, негрѣющимъ солнцемъ, на круглый дискъ котораго можно смотрѣть незащищенными глазами.