Праздник лишних орлов - [33]

Наш отряд стоял почти в самом центре города, возле цирка, в полуразрушенной четырехэтажке. Мы заделали выбитые окна колотыми кирпичами, мешками со смесью земли, камней и битой штукатурки, стаскали из окружающих домов уцелевшую мебель. Установили свои металлические печки. Во дворе под пожарной лестницей тарахтел армейский бензиновый агрегат, вырабатывающий электричество. Пока не кончался бензин, свет был. Воду приходилось возить издалека, из скважины в Заводском районе. Поэтому экономили. На дрова переломали все оконные рамы, все двери, паркет из квартир, да еще иногда их завозили из Ханкалы вместе с другими припасами.

В округе жило еще несколько русских, пожилые женщины, которым некуда было уехать из своих развалин. Это скорее было существование, а не жизнь, поскольку средств к ней у этих людей не было. Не представляю, как они выживали в своих когда-то благоустроенных квартирах без стекол в окнах, с пробоинами в стенах, без воды и печек. И главное, без надежды. Конечно, мы относили им часть своих пайков, давали дрова, возили воду, нас это не напрягало, но в такие моменты все, и мы, и они, старались не смотреть друг другу в глаза. Стыдно было понимать, что больше мы ничем не можем им помочь. А они благодарили нас с потухшими взглядами.

Город пустовал из-за зимы и войны. Чеченских семей поблизости тоже было мало. Они опасались. Но меньше чем в квартале от нас жил чечен Ваха с семьей. Семья была большая – жена, молчаливая незаметная женщина во всем темном, пять дочерей разного возраста и два взрослых сына. Сам Ваха – крепкий и коренастый мужчина лет пятидесяти, постоянно улыбающийся полным ртом золотых зубов. Мы познакомились с ним, когда первый раз обходили прилегающие к цирку улицы. Его семья жила на первом этаже пустующей девятиэтажки. Окна, как и у нас, были замурованы – заставлены снятыми с петель железными дверьми. Во дворе у Вахи днем и ночью горел огонь – он протянул с улицы шланг от толстой газовой трубы, пробитой осколком. Когда мы вошли во двор, он сидел на корточках у этого огня и грел руки. Увидев нас, он встал, заблестел золотой улыбкой и пригласил выпить чаю. Мы с Вовкой переглянулись и согласились. Чай сварили из той же воды, что и у нас, но свежий хлеб и абрикосовое варенье были очень вкусные. Думаю, он волновался за семью, хотя и был внешне спокоен. Может, поэтому в конце разговора он намекнул, что его жена и дочери могли бы печь для нас хлеб.

– Нам много нужно, – предупредили мы.

– Ничего, главное, муку привезите и масло растительное.

Теперь мы через день приходили за теплым и вкусным хлебом. Это было гораздо лучше, чем ломать зубы на сухарях или давиться спиртовым хлебом из полиэтиленовых мешков, совершенно безвкусным и бесконечного срока хранения. К тому же его жена иногда баловала нас какими-нибудь сладкими плюшками. В ответ мы подкладывали в коробки с маслом более-менее приличные консервы или шоколад. Ваха делал вид, что не замечает этой контрабанды.

Мы спросили его, как относятся соседи к тому, что он помогает нам.

– Каждый выживает, как может. Они это знают. Я сам решаю, как прокормить семью. Да и соседей-то почти не осталось. А те, кто остался, может, сами мне завидуют. Никто из них меня ни в чем не упрекнет. Я не хотел этой войны, и не я начал. Раньше мы тут в городе все мирно жили, когда Союз был. А теперь? Как говорят, хозяева спорят, а у холопов чубы трещат.

– А как же священная война? Ваш президент ведь объявил джихад?

– Вы не обижайтесь, ребята, только молодые вы еще, чтобы об этом судить. Ваш президент велел вам сюда приехать, вот вы и приехали. А мне никто ничего приказать не может. Я сам себе приказы отдаю. Командовать все горазды, а сказать, как людям выжить, когда работы нет и все кругом разрушено, никто не может. И война эта мне не нужна. Вот жена моя, из деревни, сильно верующая, говорит, в Коране нигде не сказано, чтобы один человек другого убивал. Вам, что ли, воевать нравится?

Мы ничего не могли ему ответить и переводили разговор на другие темы. Ваха был веселый человек и шутил над трудностями, выпадавшими на его долю. Заметив, как кто-то из нас с интересом поглядывает на его взрослую дочь, выносившую нам хлеб, он, посмеиваясь, сказал:

– Что смотришь? Нравится? Забирай в жены!

– Нельзя же, мы ведь не мусульмане! – возра зил я.

– Ничего, мулла быстро обрезание сделает, а большого калыма мне не надо. Договоримся! – блестел зубами Ваха.

– Так ведь надо еще и верить в Аллаха!

– У Бога – сто имен, и Аллах – одно из них. Так, Индира? – Он хитро подмигнул дочери.

Та смутилась и ушла в дом, вытирая руки полотенцем.

– Индира? Имя-то какое красивое, только ведь оно… индийское? – удивился я.

– Почему индийское? Обычное имя, – ответил Ваха и вздохнул. – Не просто пять девок замуж отдать в теперешнее время, ну да ничего, лишь бы мир наступил. Шучу я, конечно, насчет нее, про калым и обрезание шучу. Только моя жена не стала бы хлеб вам печь, если б не доверяла.

Подходили к концу трудные новогодние праздники, отряд нес усиленные посты и приходил в себя после пьяных салютов. Оставалось только Крещение, но накануне, восемнадцатого января погиб Серега «Гоблин». УАЗ-«буханка» с красным крестом, на которой они с пацанами везли в цирк врача и четыре бочки с соляркой, наскочила на фугас, и праздники резко закончились. Взрывом из машины выбросило почти всех, даже смертельно раненного водителя. Серега один не смог выскочить, скорее всего, был сразу убит осколками. Бочки с топливом вспыхнули, и Серега сгорел почти весь.