Праздник цвета берлинской лазури - [28]
— Давай!
Замир, как зверь в клетке, загнанно, с ужасом посмотрел на него.
— Давай же! — повторил Руджери.
Страх заставил Замира подчиниться. В последний раз он позволил событиям разворачиваться по сценарию Руджери. Неуверенно, смущенно Замир проник в своего мучителя, применив оружие, которое никогда не собирался использовать против него. В этой жестокости их любовь закончилась, погибла навсегда.
В расстроенных чувствах Руджери поднялся ранним утром. Он терпеть не мог, когда события выходили из-под его контроля. Без определенной цели архитектор мчался по шоссе в своем красном «порше», на бешеной скорости пытаясь угнаться за тенью Замира. Образ юноши ускользал от него, черты его лица стирались, бегущий асфальт заслонял влажные глаза с поволокой, оглушительный шум дороги раскалывал будущее. Руджери оказывался один на один со своим одиночеством.
Отношения с чересчур властной матерью, насмешливыми ровесницами и ненавистной супругой, на которой он женился по расчету, давно укоренили в нем уверенность в том, что женщины — главное зло в его жизни. Спустя годы после бесчисленных голубых увлечений Руджери захотел связать дальнейшую жизнь с одним человеком и выбрал Замира. Голова шла кругом, когда он думал об этом сейчас. Призрак любви, похищенной одной из этих мерзких женщин, вопил о мести. На скорости двести восемьдесят километров в час, под грустное завывание мотора, в сиренево-голубой заре Руджери осенило. В изначальный состав берлинской лазури в небольшом количестве входит цианид — ядовитейшая соль синильной кислоты. Достаточно добавить еще немного яда в краску, чтобы добиться губительного эффекта. На жуткой жаре этого лета Замир очень быстро умрет, отравленный испарениями берлинской лазури, которой окрашены глаза его женщины. Эта деталь изящно замкнула бы сюжет любовного романа. Руджери взглянул на себя в зеркальце заднего вида и криво улыбнулся мертвенно-бледному отражению, будто испугавшись этой убийственной мысли. Однако боль от измены, рассудок, затуманенный кокаином, привычка жить иллюзиями, эфемерными вспышками шоу, вполне могли подтолкнуть его к воплощению коварного замысла.
19
Около девяти утра красный «порше» влетел на стройплощадку. Руджери забегал среди декораций, обнюхивая каждый угол, как пес, метящий территорию. Углубившись в поиски неполадок, он то останавливался, то снова принимался кружить, сновать зигзагами взад-вперед. Рабочие, интуитивно почувствовав приближение грозы, замерли в ожидании. Внезапно Руджери накинулся на банки с берлинской лазурью, выстроившиеся, подобно оловянным солдатикам, у подножия храма Гименея, и стал пинками посылать их в воздух. Лазоревая краска смешалась с небесной синью, затопила настил, забрызгала наброски картин, плод кропотливой работы Замира. Голубки робко столпились в тени. Только Замир подскочил к архитектору и, схватив его за лацканы, закричал:
— Ты что, с ума сошел?! Вся моя работа коту под хвост! Да что с тобой?!!
Прямой, как струна, с напрягшимися бицепсами, Замир выглядел угрожающе. Похоже, впервые в жизни он был готов постоять за себя. Не обращая на это никакого внимания, Руджери прокричал ему в лицо так, чтобы слышали все вокруг:
— Твоя мазня никуда не годится. Все надо переделать, краска слишком светлая.
В ярости Замир сжал кулаки. Сейчас он, кажется, мог бы схватить Руджери и вытрясти из него душу, но в очередной раз осознание собственного подчиненного положения взяло верх. Руджери пнул последнюю банку, собрал с земли немного краски, потер между пальцев и заявил:
— Она безжизненная, мертвая. Ты все перекрасишь, замажешь белилами этот жуткий цвет, а через пару дней я привезу новую краску.
Замир тихо отошел. Так же тихо он взял чистую кисть и обмакнул ее в белила. Сидя на лесах под самым небом, он работал, пока красные лучи заката не окрасили купол. Мало-помалу прежний цвет исчез со сводов храма Гименея.
Манлио Каробби, сидя за письменным столом à la Людовик XVI, читал при свечах. Ему правились дрожащие язычки пламени, источавшие благородный запах старины. Была бы его воля, он никогда бы не включал электрического освещения, которое, по его же словам, «уничтожало оттенки».
Сейчас он изучал «Промышленную фармакопею инженера Итало Герси» издания 1906 года, найденную в библиотеке, и делал выписки в тетрадь.
Медленно поднявшись, Манлио взял серебряный канделябр в форме амурчика с корзинкой в руке, куда собирались капли стекавшего воска. По дороге в ванную он наблюдал за легким, вибрирующим отсветом свечей на стенках коридора, за дрожащей тенью на портрете отца в костюме охотника среди убитых фазанов, куропаток, голубей и зайцев.
В ванной свет растекся по кафельным плиткам. В благостное созерцание длинных теней на мраморном полу внезапно ворвался нечеловеческий вопль, рев раненого зверя, который доносился из спальни жены. С замиранием сердца Манлио бросился туда и распахнул дверь. Бледная Тициана корчилась от боли на кровати с балдахином и завывала, будто ее пытали. Для схваток было еще рано. Как бы то ни было, Тициана умела придать зрелищность любому событию при условии, что будет главной героиней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.