Право на возвращение - [5]

— Они о вас помнят, — вставил Карпухин.

— Не сомневаюсь, — сухо отозвался Гинзбург. — Как и я о них. Боюсь только, что эти воспоминания не всегда приятного свойства.

— Вы…

— Погодите, дойдем и до этого. Я предполагаю — и привет от Анатолия Аскольдовича подтверждает, — что старая гвардия решила взять свое и перешла в наступление. Что-то удалось: пуск, например, в прошлом месяце ракетоносителя «Протон» с двумя коммерческими стационарными спутниками связи. Необычный пуск, сообщили о нем вскользь, как в старые времена сообщали о военных спутниках… Типа: «Выведен на орбиту „Космос-2384“…» И старт был из Плесецка, да, а не с Байконура — очень невыгодно для пусков с малым наклоном орбиты, а стационары имеют нулевое наклонение. Были и другие тонкости, на которые «простой зритель» не обратил внимания. И пуски другие были тоже — в конце прошлого года, например. Короче, Александр Никитич, пораскинув мозгами — теми, что у меня еще остались, — я решил, что в России организована новая структура помимо Роскосмоса. Скорее всего, с участием частного капитала, но и государство немалые деньги вложило. Не пойму, правда, почему такая секретность, но это меня, в общем, не особенно интересует. А тут появляетесь вы с приветом от Анатолия Аскольдовича. Кто там еще из наших? Я имею в виду — из бывшей «Энергии»? И какое, извините, отношение к новому проекту имеете вы, Александр Никитич?

— Да, — сказал Карпухин, сложив руки на груди и глядя на собеседника изумленным взглядом, — я все думал, как мне подступиться… А вы, похоже, сами расскажете то, что мне о новом проекте еще не известно.

Гинзбург коротко хохотнул и, быстрыми глотками допив свой кофе, подал знак девушке за стойкой, что пора принести новую порцию.

— Обычно пью три чашки подряд, — извиняющимся тоном сказал он Карпухину. — Лучше соображаю. А вас не заставляю, слишком большая нагрузка на сердце. Может, чаю?

— Спасибо, я лучше пешком постою, — улыбнулся Карпухин, и Гинзбург просиял, как человек, получивший кодовый сигнал, понятный только им двоим и никому больше.

— А ведь к Министерству гражданской авиации мы правильно едем, да? — сказал он, посерьезнев и глядя на визави с неожиданно возникшей во взгляде враждебностью.

— Правильно, — продолжал он. — Но вы мне так толком и не представились. Я имею в виду…

— Вы правы, — кивнул Карпухин. — Но я кто… Чиновник. Понимаю в финансах, ими и занимаюсь, раньше работал в Счетной палате.

— Ведомство Степашина, — вставил Гинзбург. — Могу себе представить…

— А в прошлом году произошли кое-какие события… долго рассказывать… и я перешел в новую структуру, о существовании которой вы правильно догадались.

— Я не догадался, — пожал плечами Гинзбург. — Индукция — не интуиция. Как эта структура называется, или это тоже секретная информация?

— «Грозы», — с чувством произнес Карпухин и повторил: — Корпорация «Грозы». С частно-государственным капиталом, вы совершенно правы. Вы хотели бы работать в такой организации?

Сейчас он скажет «да» или «нет», и можно будет считать мою миссию выполненной, — подумал он. — Я бы сказал «да», но…

— Да, но… — сказал Гинзбург. — Боюсь, что есть множество обстоятельств…

— Подумайте, я ведь не требую немедленного ответа.

— Вы не понимаете, — с досадой произнес Гинзбург. — Дело не в том, нужно ли мне время для размышлений. Лет… ну, скажем, тридцать назад я бы сказал «да», не думая. Собственно, я так и сказал, когда мне предложили… Поймите две вещи. Нет, даже три. Первая: вот уже десять лет я не работаю, как профессионал. Есть река, в которую невозможно войти дважды не потому, что там другая вода, а потому, что там уже не вода, а серная кислота, и тебя просто растворит, тебе будет больно, и ты ничего не сможешь с этим сделать… Понимаете?

— Да, я понимаю, — пробормотал Карпухин.

— Второе, что я хотел сказать, — продолжал Гинзбург, — это отношения… Видите ли, в девяносто втором я ушел с работы, и вскоре мы подали документы на выезд. Могли, наверно, в Штаты, но поехали сюда — у Маши не было терпения ждать, Штаты — это долгая история, а в Израиль практически сразу, у меня право на возвращение, семья со мной. Мне было тогда не то чтобы все равно… Я был в шоке. То, что происходило в ОКБ… Склоки, подсиживание, я чувствовал себя белой вороной, думал об идеалах, о великой космической державе, это звучит высокопарно, понимаю, но я действительно думал такими категориями, смешно, да?

— Нет, как раз наоборот…

— А остальные думали о карьере, о том, как заработать на жизнь, потому что система разваливалась на глазах, — Гинзбург говорил быстро, он и не расслышал замечания Карпухина. — Не знаю, может, наверху у кого-то еще сохранялись идеалы… Карелин, да. Мы с ним слишком мало знали друг друга, но я чувствовал в нем что-то… Родственную душу. Может, еще кто-нибудь. Но я-то не к элите принадлежал, и на моем уровне все это выглядело так погано и беспросветно… Я больше не мог. «На Марсе будут яблони цвести». Какие яблони? Какой Марс? Даст Бог, получим какой-нибудь заказ, лучше от военных, они больше платят. А на «Буране» в Москве дети катаются. Не хочу… Подальше от всего этого, понимаете? В Израиль? Пусть.