Право на ответ - [15]

– Ты никогда не умел вести себя за столом.

Я улыбнулся, поставил локти на стол, оперся подбородком на руки и спросил:

– Что на десерт?

Эверетт с радостью оторвался от тарелки.

– Стихи! – объявил он.

Должен сказать, что не было в работе его ума ни грана натуги, ни грана наигранности – стишки рождались естественным образом, выскакивая из ритмической сетки речей его собеседников. И вот что он сочинил между укусом липкого бисквита и острым приступом зубной боли:

Десерт? Плохо вел ты себя на обеде:

Локти на столе, соус на лице.

В пять локтей могилой теперь ты съеден.

И «Что на десерт?» – ты узнал в конце.

Потом он разглагольствовал о великих днях меценатства. И как доктор Джонсон мог самонадеянно попросить Уоррена Гастингса[21] стать меценатом для ост-индского клерка, который перевел какие-то стишки с португальского. Он подбирался ко мне все ближе и ближе, и я не мог не восхититься тонкостью его рыболовных навыков.

Неожиданно, без предупреждения, безотносительно ко всему, что говорилось, отец нарушил молчание и завел долгий, поистине захватывающий разговор о современных шрифтах – Goudy Bold, Temple Script, Matura, Holla and Prisma. Потом он поведал туманно о шрифте на десять пунктов, именуемом «корпус», и о четырехпунктном «диаманте», и «миньоне» о семи пунктах, и Эверетт вынужден был повторять: «Да, да я понимаю, вполне понимаю, как интересно».

Отец вытащил карандаш и собрался проиллюстрировать на салфетке разницу между «кентавром» и «плантином», когда мой зять встрял в беседу:

– А что там с Уинтерботтомом, которого ты споил вчера?

Я посмотрел на него отсутствующе, ибо отсутствовал.

– Да, – настаивал Генри, – мне рассказали этим утром в церкви.

– В какой церкви? Где?

– В нашей церкви, здесь. Ласк, наш органист, был у вас в церкви на причастии, потом к одиннадцати он приехал сюда на заутреню. Он рассказал, что Уинтерботтом спал на паперти. И парнишка-звонарь раззвонил, что ты там тоже был прошлой ночью.

– Что еще за парнишка-звонарь?

– Да малый, слегка двинутый такой очкарик. Который видит, как мертвые восстают из могил, как он говорит.

– Генри, – сказала Берил с гордостью, – утром проводил урок.

– Я не очень хорошо помню, – ответил я. – Тропическая амнезия. Такое случается подхватить на Востоке. Но откуда ты знаешь Уинтера-принтера?

– Из школьного журнала, – ответил Генри. – Славный парнишка. Он сказал, что у него часы спешат, и потому он пришел в церковь раньше.

Эверетт начал цитировать что-то траурное из А. Э. Хаусмана.

Берил сообщила:

– Кофе будем пить в другой комнате.

Мы встали, и Эверетт сказал:

– Совершенный пентаметр. Однако не так много рифм. Гробница-темница. А жаль.

Я уже был сыт по горло поэзией, и несварение расползалось, как горелое пятно на газете, когда разжигают камин.

– А чем вы там занимаетесь? – спросил я Эверетта.

– В «Гермесе»? А, веду литературную страницу, статейки пописываю. Об упадке сильных мира сего. Это слабый отзвук минувших дней – времен «Порыва»[22] и «Адельфи»[23] и поэтической колонки, которую я редактировал когда-то. Я обязательно покажу вам кое-что из моего. Но погодите, я же уже предложил встретиться, не так ли? Вернувшийся изгнанник, и его видение филистимлян Англии.

– Конечно же, – вдруг он обратился с непререкаемой убежденностью к Генри, – это же муж Элис, Элис из клуба.

– Ну да, – сказал Генри, – Уинтер, она говорит, но мы-то все знаем, что он Уинтерботтом.

– Вы не поверите, – обратился Эверетт ко мне, – но в нашем пуританском городишке действительно есть клуб.

– Клуб, – откликнулся я. – Место, где можно выпить, когда пабы закрыты?

– Да, – ответил Эверетт. – Полиция не в большом восторге, но даже они понимают, что хорошо иметь место, куда можно повести заезжего бизнесмена. Разве не абсурд, что в таком богатом индустриальном городе, как этот, нет места с приличной кухней, куда можно повести человека и выпить с ним потом. И вот приходится ехать в «Леофик» в Ковентри. Хотя здесь уже есть один приличный индийский ресторан, и это нечто, но еще есть «Гиппогриф».

– Что есть?

– «Гиппогриф». Клуб на Бутл-стрит. И его я имел в виду, думая о встрече с вами, а потом мы поболтаем. Почему бы не завтра? Скажем, в четыре часа. И я могу помочь с членством. Если вас интересует эта затея. Как долго вы пробудете здесь?

– Меня интересует эта затея, – сказал я, – спасибо. – И вдруг сообразил, что я сильно обидел миссис Уинтер и что она может там оказаться. Лучше мне туда не ходить. Я спросил:

– А какое отношение ко всему этому имеет миссис Уинтер?

– Элис? О, она барменша. И дочь трактирщика. Она обслуживает после полудня. Потом ее сменяют в шесть.

Появилась Берил с кофе, и Эверетт, взяв чашку, продекламировал:

Овсянка в тарелке. Будь, кофе, пахуч.

С тобой нам блеснет спасения луч.

Сообразив, что все это не совсем к месту, он захихикал и сказал:

– Великолепный ланч, великолепный, великолепный.

– Ну слава богу, что хоть кто-то так думает, – заметила Берил, глядя на меня.

– И псина тоже, – безжалостно ответил я.

Собака спала, время от времени тихо попукивая. Папа спал тоже, сжимая в руке газетный заголовок «УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ПРИВЯЗАЛ ЖЕНУ К БИДЕ».