Право на одиночество - [4]

Я улыбнулась. Михаил Юрьевич серьёзно посмотрел на меня и продолжил:

— Ты понимаешь, что я хочу сказать, Наташа? Весьма продолжительное время ты будешь слышать колкие замечания по поводу твоей неопытности. Я тоже сталкивался с недоброжелателями, когда начинал работать. Я просто хочу сказать тебе — не обращай на эту ерунду внимания и просто старайся. Я взял тебя на работу. А я всё-таки не уборщица, правильно? Уверяю тебя, я знаю о том, что представляет из себя издательское дело и какие здесь нужны люди, больше, чем весь наш отдел кадров, да и многие из редакторов.

Этот разговор я запомнила на всю жизнь. И потом, когда мне было трудно, а зачастую даже — невыносимо, я говорила себе: «Тебя выбрал Михаил Юрьевич. А он знал, что делает».

Теперь, пять лет спустя, никто не позволял себе оскорбить Наталью Владимировну, личного помощника Михаила Юрьевича. Но до этого времени я прошла долгий путь.

— Смотри, Наташ! — вдруг сказала Светочка. — Приехал этот новый гусь! Ого, какая у него красивая машина… Отсюда не вижу, какой марки…

Я выглянула в окно, тут же представив себе, что в соседних комнатах добрые сотни три человек — начиная от уборщиц, кончая секретарём генерального — тоже так прилипли к окну, и улыбнулась…

Когда погибли мои родители, я неделю была на больничном. Я почти ничего не ела и не пила. Я даже не знаю, насколько похудела, но когда я через неделю надела свои джинсы, они свалились с меня даже после того, как я их застегнула.

На работе на меня смотрели, словно на призрака. Я была благодарна только Светочке — за то, что она не лезла ко мне в душу и вела себя, как обычно, — и Михаилу Юрьевичу.

На второй день он застал меня в слезах на рабочем месте. Было уже восемь часов вечера, и я думала, что он ушёл. Так и было, но Михаилу Юрьевичу пришлось вернуться за какими-то документами.

В тот день я впервые заплакала. Я смотрела на экран своего компьютера, а слезы катились из глаз.

И вдруг вошёл Михаил Юрьевич. Я попыталась незаметно стереть слёзы, выпрямить спину и улыбнуться, но он сразу всё заметил.

— Ох, Наташа. Быстро собирайся, я тебя домой отвезу.

Михаил Юрьевич ничего не говорил мне, пока мы не сели в машину. И только когда я очутилась в тёплом салоне автомобиля, и закрылась стенка, отделяющая нас от шофера, я совершенно неожиданно для себя опять расплакалась.

— Ну-ну, — Михаил Юрьевич обнял меня и привлёк к себе, как это делал мой отец. — Я понимаю, как тебе плохо, девочка моя. Моя мама умерла, когда мне было четырнадцать, и иногда мне кажется, что эта боль жива во мне до сих пор. Я рос с отцом и бабушкой, и каждый раз, когда кто-то из близких людей умирал, мне казалось, что боль умножается.

Я подняла голову и взглянула ему в глаза. Они были такими тёплыми и ласковыми…

— Я не знаю, как буду без них, — сказала я тихо.

В тот момент Михаил Юрьевич сделал очень странную вещь. Он поднял руку и вытер слёзы с моих щёк, а потом наклонился и стал целовать меня. Нежно и легко — в щёки, глаза, лоб… А потом обнял меня крепко-крепко и сказал, глядя в глаза:

— Ты знаешь, как будешь без них. Ты будешь скучать, девочка моя. Но ты будешь жить дальше, и будешь учиться быть мужественной, потому что они по-прежнему рядом с тобой, хоть ты их и не видишь. Зато они видят тебя. И ты будешь стараться — в начале ради них, чтобы они тобой гордились, а потом ради себя самой…

Я помню тот момент так, как будто это было вчера — несколько секунд после сказанного Михаил Юрьевич продолжал смотреть на меня, а потом наклонился и поцеловал меня в губы.

В поцелуях я была неопытна, как только что родившийся младенец — я не целовалась даже в пионерском лагере. И поэтому когда Михаил Юрьевич, такой взрослый мужчина, поцеловал меня, я в начале очень удивилась, и только потом начала чувствовать. Губы у него были мягкие и немного мятные. Поцелуй был очень ласковым, но постепенно я, отвечая на него, почувствовала силу в руках Михаила Юрьевича — он обнимал меня и прижимал к сиденью машины…

И вдруг он перестал меня целовать. Я открыла глаза.

— Прости, — сказал Михаил Юрьевич мягко, — я не должен был этого делать. Глупая мужская слабость.

Я смотрела на него во все глаза.

— Я никогда не целовалась…

— Я знаю, девочка моя. Это видно по твоему взгляду, по твоим губам. За этот год я полюбил тебя, как родную дочь. У меня ведь была дочь, и её тоже звали Наташей. Она умерла через пару недель после своего восемнадцатилетия.

— От чего? — вырвалось у меня.

— От лейкемии. Если бы у меня не было ещё сына, которому тогда только исполнилось пятнадцать, я бы сошёл с ума, наверное.

Я хотела сказать Михаилу Юрьевичу что-то ободряющее, но не могла — не было слов. А он поднял руку и прикоснулся к моим губам.

— Я буду искренним с тобой. Ничего я не желаю больше, чем сделать тебя своей. Но я всё-таки человек, а не свинья, и я слишком люблю тебя для этого.

Михаил Юрьевич взял меня за руку и спросил:

— Простишь?

— Мне не за что прощать, — я улыбнулась. — Вы мне сегодня очень помогли.

В тот момент шофёр объявил, что мы приехали к моему дому. Михаил Юрьевич ещё раз обнял меня и сказал:

— А теперь иди, отдыхай. Воспитывай в себе умение думать о хорошем. Спокойной ночи, девочка моя.