Правдивая история завоевания Новой Испании - [49]

Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: «Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя должником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в своем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние».

Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на высокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: «Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рассказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои дома и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ложью, что я владею вашими громами и молниями». На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: «Давно известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и более блистательного монарха, и титул «император» ему дан не напрасно».

Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на простого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусома с радостным лицом и великим достоинством.

Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все товарищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход.

Мотекусоме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми[241]. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков[242], с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: «Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор». Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот[243].

Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это — не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.