Правда танкового аса. «Бронебойным, огонь!» - [71]

Передышка оказалась короткой. Под окном затарахтел мотоцикл, и в избу с шумом и морозом ввалился офицер связи бригады Сережа Салтыков. С размаху он бросил на стол пакет: «Получай приказ, комбат, и пошевеливайся!» Рыбаков смахнул со стола остатки снеди и разложил карту, комбат вскрыл пакеты и вслух прочитал приказ. «Что есть для комбрига?» – заспешил Салтыков. «Ничего. Задача ясна, – ответил Клаустин. – Адью!» Салтыков исчез так же шумно, как и появился.

Уяснив задачу, комбат определил, что самое сложное в ней – ночью, по бездорожью, вовремя выйти на северо-западную окраину Адони. Важно не блудануть, значит, нужен хороший проводник. Выбор пал на Рыбакова, но он неожиданно заупрямился: «Почему опять я? Разве ротный сам не сможет вывести свои танки?» – «Может, Леша, но мы сейчас не можем, просто не имеем права рисковать. Смоляков толковый офицер, однако мы мало его знаем, а ты прошел по дорогам войны днем и ночью от самого Сталинграда, хорошо ориентируешься по карте и на местности, вот и помоги ему», – убеждал Клаустин продолжавшего протестовать Рыбакова.

Размолвку просто и буднично разрешил комиссар Климов: «Леша, успокойся, я пойду с тобой…» Вот удивительная была способность у человека, – одним словом, одной фразой разрешить проблему, разрядить напряженную обстановку, сомнение, обиду, вселить уверенность!

Усиленная рота Смолякова с Климовым и Рыбаковым скрылась в ночной мгле, уходя в трудный путь. Резкий, холодный ветер гнал поземку, луна скрылась, низко опустились облака. Танки двигались по бездорожью, на ощупь, медленно, стараясь выдержать направление движения. Комбат со штабом и резервом шел следом, сверяя и контролируя движение по карте.

Проснувшись под утро, я услышал за занавеской, где все время сидела тетя Еля, какую-то возню и ее стоны. Одним из командиров танков у нас был Алексашин, крепыш небольшого роста. Позже, когда взяли Адонь, мы спрашивали его: «Что же ты там с ней делал? Она же такая страшная!» Но он говорил: «Нет, она ночью красивая!» Хохотали мы от души.

Фашисты считали, что в такую погоду мы вряд ли будем наступать ночью, и просчитались. К 5 часам утра 1 февраля батальоны бригады подошли к Адони и подготовились к атаке. В городе было тихо, только горланили петухи и лаяли собаки. В воздухе периодически зависали осветительные ракеты. Командир и штаб бригады следовали по дороге Дунапентеле – Адонь за 3-м батальоном и при подходе к Адони получили донесение: «Батальоны вышли на указанные позиции и готовы к атаке». Это обрадовало комбрига. Появились и разведчики, и капитан Гусак сообщил: «Гарнизон небольшой, танков немного, и, похоже, фрицы нас не ожидают».

В 05.00 приданный бригаде зенитный полк открыл огонь по наземным целям, и бригада перешла в атаку. Немцы всполошились, в воздух полетели сотни осветительных ракет. Начался жаркий бой на улицах. Сложно и тяжело вести бой ночью, особенно в городе. Основные силы противник сосредоточил на южной окраине города. 3-й танковый батальон с автоматчиками сразу наскочил на подготовленную оборону и хорошо организованную систему огня, и темп его атаки упал. Наступая вдоль дороги, рота Васадзе попала под губительный перекрестный огонь. Один за другим были подбиты два танка, теперь их в роте осталось только пять. Но левее атаковала рота старшего лейтенанта Мохова: здесь оборона была слабее, и рота успешно продвигалась вперед, ворвалась в город и завязала уличные бои. Продвигаясь с боем по узким улочкам, танкисты выходили на юго-западную окраину Адони.

Еще более успешно наступал наш батальон. Выход на северо-западную окраину оказался неожиданным для противника. Батальон развернулся, стремительно атаковал и с рассветом вышел к центру города. Это решило успех всего боя: противник дрогнул и отошел по дороге на северо-запад, нам не удалось закрыть ему путь отступления. Адонь был взят, и комбриг получил приказ занять оборону. Расставили танки, самоходки, определили позиции автоматчикам. В городе было тихо, пустынно, – жители попрятались в домах и не выходили. Командование бригады и батальонов, проверив боевые порядки, разрешило экипажам и автоматчикам передохнуть, выставив охранение.

В дом, где расположился наш штаб, во второй половине дня прибежали два подростка – дети хозяина дома. Они рассказали, что видели, как из леса северо-восточнее Адони выдвигается большая колонна танков с пехотой. Клаустин не сразу поверил мальчуганам. Но неожиданно начавшаяся мощная стрельба подтвердила их слова. Разведчики бригады и батальона просмотрели сосредоточение и выдвижение танков, и контратака немцев застала батальон врасплох. Танкисты под огнем занимали места в танках и сразу вступали в бой. Отбивались, кто как мог. Город ожил. Стрельба шла отовсюду. Попрятавшиеся фашисты и мадьяры из домов и с чердаков оказывали помощь своим контратакующим танкам.

На ходу одеваясь, мы выскочили из дома и перебежками, падая и поднимаясь, с трудом добрались до танка комбата. Клаустин и Рыбаков заскочили в танк. Я, Климов и парторг Сидолако стояли рядом у сарайчика, стараясь разобраться, откуда ведет огонь противник. Я был одет в английскую шинель без погон, а замполит, старый танкист, всегда носил кожаную куртку и танкошлем. Видимо, поэтому снайпер выбрал его… Я увидел след трассера выпущенной пули, а в следующее мгновение она попала в живот комиссара, разорвав на вылете его бок. Климов охнул и осел. Я и Сидолако подхватили его под руки и с трудом уложили на трансмиссию танка. Раненый был в сознании и сквозь зубы с трудом процедил: «Тяжело… внутри все горит… больно…» Потом он сказал: «Наверное, это все. Я только вас прошу, у меня двое сыновей, найдите и помогите им». Надо сказать, что его адреса у нас не было, и после войны мы, сукины сыны, не удосужились порыться в архиве бригады, найти его адрес и хотя бы написать им… Это не делает нам чести.