Правда о Салли Джонс - [26]

Прошло пятнадцать минут. Дождь припустил сильнее. И вдруг за решеткой в одном из отверстий на верхнем этаже я разглядела лицо. Между прутьями высунулась рука и помахала нам. Мое сердце подскочило от радости, я подняла руки и помахала в ответ. Ана помахала тоже.

Потом рука исчезла. Прошло несколько минут. За решеткой что-то двигалось.

Потом до нас донеслись звуки.

Нежные звуки маленькой гармоники.

Это была простенькая мелодия, которую Старшой частенько напевал раньше, – финская песенка, очень грустная. Старшой сыграл несколько куплетов. Поначалу он то и дело сбивался, и мне показалось, что я слышу ругательства. Но потом дело пошло на лад. Последние куплеты он сыграл уверенно, без ошибок и с большим чувством. Звучало очень красиво. Я увидела, как по щеке Аны скользнула слеза.

Когда гармоника замолчала, из соседних камер послышались одобрительные крики. Мы с Аной зааплодировали. Наши хлопки одиноким эхом отлетели от высоких тюремных стен.

А потом Ана запела.

Она пела португальскую песню, очень похожую на песню Старшого. Мелодия тоже была печальная, но исполненная тихой радости. В оконцах камер одно за другим показались бледные лица. Грубые руки обхватили прутья решеток. Окна на первом этаже распахнулись, на улицу выглянули надзиратели. Вся тюрьма слушала Анину песню. Казалось, само здание замерло и удивленно прислушивается.

Когда песня смолкла, несколько мгновений было совершенно тихо. Потом раздались аплодисменты. Люди хлопали и хлопали, без конца.

Мы со Старшим снова помахали друг другу. Мы продолжали махать, пока Ана осторожно не коснулась моего плеча. Пора было уходить, если мы хотели успеть на последний поезд в город.

~

Весь год мы с Аной два раза в месяц ездили к тюрьме. И всегда к нашему приезду Старшой разучивал новую песню. И всякий раз Ана пела ему и другим заключенным.

Наши визиты много значили для Старшого. Больше, чем я могла себе представить тогда. Жизнь в тюрьме тяжела и опасна. Надзиратели грубы, а большинство узников попали сюда за жестокие преступления. Но несмотря на свою грубость и жестокость, всем им нравилось слушать Анино пение. Поэтому они приглядывали за Старшим – чтобы ему никто не угрожал и не отнял его гармонику.

Глава 22 Привет с той стороны

Пришла весна – с легким, ясным небом и сухими ветрами. В конце марта мюзет французского посла был готов. Посол остался очень доволен и долго восхищался мастерством синьора Фидардо.

– Ты особо не зазнавайся, – буркнул синьор Фидардо, когда посол ушел. – Французы ничего не смыслят в ручных гармониках. Итальянца мы бы так легко не провели.

Посол щедро расплатился с синьором Фидардо. Немного поразмыслив, синьор Фидардо отдал часть денег мне. Раньше такого не бывало – мое жалованье синьор Фидардо всегда отдавал Ане. Ведь я жила у нее и ела ее хлеб. И мне очень нравился такой порядок. Поэтому поначалу я не хотела брать деньги посла. Но синьор Фидардо настаивал.

– Ты заслужила все до последнего сентаво, – сказал он. – И, честно говоря, даже больше того. Уверен, ты придумаешь, как их потратить.

На следующий день я купила сигары – две самые дорогие коробки в лавке вдовы Перейры. Одну коробку я подарила синьору Фидардо, а вторую завернула и отправила по почте Старшому. Ане я купила замечательную перьевую авторучку, чтобы писать письма сестре в Африку.

Оставшимися деньгами я распорядилась позже. Жуан подбросил мне идею посадить красивое растение на могиле Элизы Гомеш. Это была хорошая мысль. Потому что могила, хоть больше и не выглядела заброшенной, все равно казалась голой и унылой. Ана помогла мне выбрать красивый саженец на цветочном базаре, который устраивался каждую субботу на Праса-да-Фигейра. Мы купили гибискус с желтыми цветками. Мне казалось, что любимым цветом Элизы Гомеш был желтый. По словам Жуана, Альфонс Морру приносил ей на могилу желтые гвоздики.

На следующий день мы поехали в Празереш, и я взяла гибискус с собой. Дойдя до кладбища, я направилась в контору к Жуану. Он сидел за своим маленьким письменным столом и пил кофе. Налив мне стакан молока, Жуан стал рассказывать о том о сем. Мы уже собирались пойти в сарай за лопатой и землей для цветов, когда в дверь постучали.

– Охой! Есть кто дома?

Вошедший был моряк, это я поняла сразу. Он, видно, только вернулся из теплых стран, потому что лицо его загорело и обветрилось, а сухопутный костюм пах плесенью, пролежав много месяцев в сыром матросском рундуке.

Моряк не представился, просто достал из кармана сложенный конверт и протянул Жуану.

– Я обещал, что передам это вам. Прошу. Этот конверт ехал из далекой Азии, так что немного помялся в пути.

Жуан взял конверт и спросил, что внутри.

– Понятия не имею, – ответил моряк. – Мне дал его один тип там, на юге. Узнал, наверное, что мой корабль возвращается в Лиссабон, вот и попросил взять конверт и передать сторожу на этом кладбище. За труды я получил бутылку джина. И я ее честно отработал! Так что позвольте откланяться. Хочу успеть на следующий трамвай в город. Счастливо оставаться.

Моряк поднес два пальца к козырьку, развернулся и быстро зашагал прочь.

Жуан немного постоял, теребя конверт в руках, потом покопался на столе, нашел нож для бумаги и аккуратно вскрыл его.