Правда о религии в России - [44]

И были страшные и пророческие слова в том послании — «…да поразит праведный Судия Гитлера и всех соумышленников его и да откроет глаза тем, кто еще не хочет видеть в Гитлере врага Христова!»

…А тем временем ассы Гитлера ворвались в пасхальную ночь Ленинграда и сеяли смерть и ужас. Они выбрали именно эту ночь. Они готовились к ней полтора месяца, эти негодяи, для которых нет ничего святого, ничего такого, что могло бы тронуть их сердца.

Это было вероломное нападение, продиктованное не только войной, но и бешеной ненавистью к свободной совести, к тому, что теплится в русских сердцах, к вере людской в лучшее и светлое, ко всему, что называется человеческими чувствами. Как они боятся этих человеческих чувств!

По собственному признанию одного фашистского главаря из ставки Гитлера, они боятся всего и всех: нашей молодежи, наших женщин, все русское их страшит и приводит в ярость; они боятся русских священников и православия и христианства вообще. Фашисты озабочены проблемой религии в «восточных областях» (так они называют наши земли, пока еще стонущие под их ужасным ярмом). Они думают о том, что «стремящимся к религии массам… надлежит снова дать какую-то форму религии. Возникает только вопрос — какую?»

Конечно, не христианскую! Фашисты не допускают и мысли об этом. Они хотят изгнать из христианских церквей евангелие и крест, то есть то, что говорит о мире во всем мире, о милосердии, о ясности человеческих душ, о стремлении человека к высшим свободным идеалам, о любви… Это не для фашистов! Вместо евангелия на престоле будущей «национальной германской церкви» должна лежать изуверская черная книга Гитлера «Моя борьба», вместо креста — меч. Вместо милости, религия людоедов признает только беспощадную месть; вместо равенства всех людей — рабство перед германской кровью; вместо милосердия — узаконенную жестокость; вместо священников — казенных толкователей мыслей и деяний фюрера; вместо христианства — фашизм; вместо стремлений к свободе совести и духа — стремление к порабощению души, тела, чувств, стремлений ввысь. И вся эта отвратительная постройка венчается свастикой, заменяющей крест и прочие символы победы добра над злом!

Черная фашистская совесть послала ассов в ночь под Пасху бомбить Ленинград. В пасхальный день она же наводила дула орудий, которые бессмысленно жестоко били по городу, по его домам, по детям, женщинам и мужчинам. Эта же самая черная совесть злодеев сжигала храмы, наполненные пленными бойцами и мирными людьми; эта же самая звериная, не рассуждающая злоба терзала наших детей, тела наших женщин.

История знала множество злодеев и совершенных ими злодейств. Мы знаем, чего стоила Варфоломеевская ночь и что она повлекла за собою. Мы помним бесценные сокровища Бельгии, Голландии, Франции, сожженные отцами фашистов в прошлую войну.

Никогда свободное и честное человечество не забудет злодеяний, которые совершили их дегенеративные, звероподобные дети, носящие на рукаве эмблему своего зверства — свастику.

Мы не забудем всех бомб, сброшенных на наши дома, и особенно тех бомб, что были сброшены в эту ночь, когда свободная совесть свободных русских людей, верующих в Бога, верующих в Христа, трепетала в молитвенном горении.

Наступит воздаяние, оно близится, и во имя высшей справедливости не законы милосердия вступят тогда в силу, а суровые законы Бога Отца, карающего преступления человека против лучших устремлений человечества.

Николай Моршанский.

10 апреля 1942 года.

У заутрени

Пасхальная ночь на русской земле всегда темна, но еще «иногда она не была в Москве столь темна, как в этом, в 1942 году. Город весь затемнен, город весь готов к встрече черных птиц смерти. Улицы безмолвны и безлюдны, ибо осадное положение еще не снято с города и близится тот ночной час, когда движение в городе останавливается.

Город отвык выходить на улицу в этот поздний час, и даже в большие государственные праздники соблюдается строгий режим военного города, города, куда из окрестной тьмы неустанно, настойчиво тянутся силы врага, его тяжелые бомбовозы.

Но в эту ночь, может быть на одну только ночь в году, разрешено ходить по всему городу, всю ночь напролет, ибо, по древнему русскому обычаю, в пасхальную ночь весь город открыт народу, двери церквей раскрыты настежь, и сердца людей раскрыты друг перед другом: это первая ночь весны, когда мертвое зерно трогается в рост навстречу свету из земной могилы, когда умерший Иисус встает из гроба, поправ мрак и смерть. И по глухим переулкам Замоскворечья, оступаясь о груды неубранного снега, люди идут к заутрени. Они чутко вслушиваются, не уловит ли их настороженный слух дальнего гула вражеских самолетов, отдаленной канонады заградительного огня. Тогда они простоят часы тревоги на своих постах на чердаках и крышах, у дверей убежищ, у калиток своих дворов.

Они идут, помня каждый выступ и каждую выбоину, ибо глаза едва различают ближнюю стену, ближний поворот. Многим было бы уютнее проспать эту ночь дома, а не мучиться долгим путем, не соразмерять, не обдумывать каждого шага. Но скоро полночь, а в полночь грянут пасхальные хоры по московским церквам.