Правда о Григории Распутине - [139]

Слухи о слабоумии Протопопова усиленно распространялись. Дошли они и до Царя. На вопрос протопресвитера Г. И. Щавельского об этом Император Николай II заметил: «Я об этом слышал. С какого же времени Протопопов стал сумасшедшим? С того, как Я назначил его министром? Ведь в Государственную Думу выбирал его не Я, а губерния».

Императрица совершенно обоснованно узрела в нападках на Протопопова проявление натиска на власть: он дорог Нам, следовательно, они его ненавидят. «Не думай, что на этом одном кончится, они по одному удалят всех тех, кто Тебе предан, а затем и Нас Самих». Подобное умозаключение Александры Фёдоровны являлось абсолютно верным.

Царица стремилась не допустить отставки министра внутренних дел, на чём, стараясь нажить политический капитал в обществе, настаивал премьер А. Ф. Трепов, получивший в начале ноября 1916 года пост премьера. Александра Фёдоровна с грустью приняла выбор главы кабинета: Она его не любила, не считала «своим», так как хорошо была осведомлена о его антираспутинских настроениях.

В вопросе же о Протопопове Она использовала всю Свою энергию, чтобы удержать Самодержца от неправильного шага и оставить при должности «этого милого, умного и преданного человека». В таком развитии был заинтересован и Распутин, лично знавший Протопопова.

Когда судьба Протопопова висела на волоске после назначения Трепова, друг Царской Семьи приложил немало усилий для его спасения. В пользу Протопопова работали Вырубова, Императрица, да и сам он постоянно посылал телеграммы. Так, в особо критический момент, 20 ноября, когда Александра Фёдоровна была в Ставке, Распутин отправил телеграфное послание из 238 слов, заклиная сохранить портфель министра Протопопову, которого шифровал именем «Калинин».

«Мой Калинин лица верного нет надеюсь что вы хоть маленько его поддержите. Вы знайте: репа хороша, когда зубы есть; ужасно мне больно, что я без зубов… Моя порука этот самый Калинин, а Вам разум пусть поймет».

Николай II, искренне любя Жену, питая благодарное уважение к «дорогому Григорию», всё-таки был далек от того, чтобы безоглядно доверяться в государственных делах его советам. Так, рассказав Императрице о своих планах относительно Думы и перестановках в кабинете, он заметил: «Только прошу, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу Я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе».

Это право всегда оставалось за Императором, и он назначил Трепова вопреки настроению и Александры Фёдоровны, и Распутина. В деле же Протопопова полностью согласился с Царицей, что его отставка явилась бы капитуляций перед безответственными думскими крикунами.

Министр внутренних дел сохранил свой портфель. Это обстоятельство очень способствовало утверждению мнения о «всесилии» Распутина, без поддержки которого Протопопова давно бы уже убрали.

Распутинская тема стала занимать даже людей, которые раньше были далеки от политики. Об этом так много говорили все, приводили такие скандальные подробности, что трудно было усомниться в их достоверности. «Бедная, бедная Россия!» — горевали обеспокоенные судьбами страны люди. «Неужели Государь не понимает, что Его связь с Распутиным может закончиться катастрофой?» — недоумевали правоверные монархисты.

«Надо уничтожить гадину!» — подобный «боевой клич» звучал во многих петроградских салонах осенью 1916 года. Распутинский «фильм ужаса» не только потрясал, порождал сплетни и приступы негодования. Он и «воспламенял» сердца, звал на «исторический подвиг». Столичный бомонд породил «исчадие ада», здесь же и созрел план по его «уничтожению».

Исполнителем сей громкой «акции» стал человек, который ничем общественно значимым себя не проявил, но оказался способным на подлое убийство. Это был представитель золотой молодежи, наследник колоссального состояния, эстет, англоман и любитель острых ощущений князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон.

С Распутиным Феликса познакомила Мария Головина, которая испытывала к князю нежные чувства; для неё он оставался отблеском того человека, которого одного всю жизнь и любила — старшего брата Феликса Николая. В своих записках Муня писала:

«Я испытывала к этому другу (т. е. Феликсу. — А. Б.), который мне был дорог по личным причинам, безграничное доверие, и я пыталась объяснить себе, почему Григорий Ефимович, который обычно легко завязывал знакомства, был слишком сдержан каждый раз, когда находился с ним рядом. „Я чувствую его таким от нас далёким, что не знаю, о чём с ним говорить“, — отвечал он на мою просьбу-вопрос, почему он вёл себя с ним не так, как с другими. Только после нескольких встреч возникли между ними общие интересы: музыка, цыганские песни, здоровье молодого человека, желавшего быть им вылеченным, и что-то наподобие дружбы возникло наконец-то между ними».

В своих воспоминаниях князь Юсупов с циничной откровенностью писал, что его сближение с Распутиным имело только одну цель: добиться уничтожения «грязного мужика». Он признавал, что с Григорием в 1909 году в своём родительском доме его познакомила «барышня Г.». Потому ему якобы «мучительно было злоупотреблять доверием мадмуазель Г., ничего не подозревавшей. Пришлось заглушить голос совести». Тут князюшка явно лукавил; он не мог слышать этот самый «голос», так как у него совести вообще не было.