Правда о деле Савольты - [54]

— Надо срочно произвести дезинфекцию, — вмешался третий, открывая нож нажатием кнопки.

Так они оскорбляли Немесио, а тот угодливо склонялся на каждый их выпад и улыбался беззубым ртом. Когда все высказались, наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часового механизма, похожего на будильник.

— Зачем пришел? — поинтересовался, наконец, худощавый молодой человек с пепельно-серым болезненным лицом, который читал книгу.

— Надо поговорить, Хулиан, — ответил Немесио.

— Нам не о чем разговаривать с такой мразью, как ты, — ответил Хулиан.

— Но на этот раз речь идет совсем о другом: надо сделать доброе дело.

— Тоже мне проповедник нашелся! — съязвил один из мужчин.

— Разве я хоть раз вас предал? — тихо возразил Немесио.

— Если бы ты это сделал, тебя бы давно не было в живых.

— А сколько раз я помогал нам? Разве же я предупредил тебя, Хулиан, когда ищейки рыскали у тебя в доме? А кто достал для тебя удостоверение личности и одежду, чтобы замаскироваться? И разве я делал это не по дружбе?

— В тот день, когда мы узнаем, для чего ты это делал, можешь заказывать по себе панихиду, — отрезал мужчина со шрамом. — А теперь хватит трепаться, выкладывай, зачем пришел, и мотай отсюда.

— Я ищу одного человека… просто так, честное слово.

— И тебе нужны сведения о нем?

— Я хочу только предупредить, что ему грозит опасность. Он будет мне благодарен. У него семья…

— Имя этого человека? — перебил Хулиан.

Немесио Кабра Гомес приблизился к столу. Свет лампады осветил его бритую голову и придал фиолетовый оттенок его ушам. Заговорщики устремили на него грозные взгляды. Часовой механизм зашипел, и стрелка остановилась. На улице часы пробили пять раз.

Дворецкий доложил о приходе Пере Парельса и его супруги. Мария Роса выбежала им навстречу и от души расцеловала сеньору Парельс и более робко самого Пере Парельса. Старый финансист знал Марию Росу со дня ее рождения, но теперь обстоятельства изменились.

— А я решила, что вы не придете! — воскликнула молодая хозяйка.

— Во всем виновата моя жена, — ответил Пере Парельс, пытаясь скрыть свое раздражение, — она боялась прийти первой.

— Девочка, ради бога, обращайся к нам на «ты», — попросила сеньора Парельс.

Мария Роса залилась легким румянцем.

— Мне как-то неловко…

— Конечно, — вмешался Пере Парельс, — как ты этого не понимаешь, жена? Мария Роса молода, а мы с тобой — старые развалины.

— Господь с вами! Я ничего подобного не говорила! — запротестовала Мария Роса.

— Прошу тебя, Пере, — возразила мужу сеньора Парельс, притворяясь рассерженной, — отвечай только за себя. Лично я чувствую себя в душе совсем молодой.

— Правильно, сеньора Парельс, главное не постареть душой.

Сеньора Парельс, бренча браслетами, похлопала Марию Росу по щекам кончиком веера.

— Ты говоришь так, девочка, потому что тебя еще не одолевают недуги.

— И вовсе нет, сеньора Парельс! Последнюю педелю я чувствую себя неважно, — призналась Мария Роса и опустила глаза.

— Не может быть, дорогая! Мы с тобой еще обсудим это наедине. Ты не ошибаешься? Какая приятная новость! А твой муж знает?

— Вы о чем? — полюбопытствовал Пере Парельс.

— Да ни о чем, милый. Пойди лучше послушай свеженькие анекдоты, — ответила ему сеньора Парельс. — И не забывай о том, что советовали тебе врачи насчет вина!

Пока сеньора Парельс увлекала за собой Марию Росу, обняв за талию, финансист вошел в залу. Оркестр играл танго, и несколько молодых пар танцевали, прижавшись друг к другу, в такт аккордам аргентинских мелодий. Пере Парельс терпеть не мог бандонеонов[21]. К нему подошел слуга, держа на подносе сигареты и сигары. Пере Парельс взял сигарету, прикурил ее о канделябр, протянутый ему маленьким пажем, одетым в пурпурный бархат, окинул взглядом залу, заполненную бесчисленным множеством слуг, разодетых господ, сверкающих своими драгоценностями; музыкой, огнями, великолепной мебелью, толстыми коврами, уникальными картинами, роскошью, и помрачнел. Глаза его затуманились печалью. Он увидел Леппринсе, который шел к нему поздороваться, вытянув вперед руку, сияющий, в безупречном фраке, шелковой рубашке с бриллиантовыми пуговицами, и невольно одернул манжеты своей рубашки, застыв у колонны, которая с годами согнулась, и едва приоткрыв рот в улыбке, чтобы скрыть отсутствие недавно вырванного коронного зуба. Но едва церемония приветствия закончилась, Пере Парельс, словно повинуясь какому-то безотчетному порыву, в сердцах смял сигарету.

Было еще рано, и кабаре, когда я туда пришел, пустовало. Пианино покрывал чехол, а стулья стояли вверх ножками на столах, чтобы облегчить работу дородной толстухи, которая с остервенением подметала пол метлой. На ней был цветастый, заштопанный во многих местах халат, на голове повязал чалмой яркий платок, а с нижней губы свисал погасший окурок.

— Больно ты прыток, голубчик, — сказала она, увидев меня, — представление начнется не раньше одиннадцати.

— Я знаю, но мне надо поговорить с хозяйкой вашего заведения.

Толстуха снова принялась с остервенением подметать, вздымая облако пыли и пепла.

— Она где-то здесь. А зачем она тебе?

— Я хочу ее кое о чем спросить.

— Ты из полиции?