Правда о деле Савольты - [19]

. Предложение Леппринсе превосходило все ожидания Пахарито де Сото, и он с радостью согласился. Признаюсь, вначале я испугался за него. Но Леппринсе еще раз пообещал никак не притеснять его, и я, поверив слову кабальеро, не стал возражать. Думаю, у Пахарито де Сото в ту минуту тоже не зародилось никаких подозрений. Уже потом, когда дружба между нами окрепла в результате частых задушевных бесед и прогулок, я не раз предупреждал его, что он находится между двух огней. Я говорил об этом отчасти потому, что привязался к нему, отчасти потому, что испытывал за него страх, внушенный мне Тересой. Но Пахарито де Сото не придавал значения моим словам: он хотел честно и добросовестно выполнить порученное ему дело, простодушно мечтая о светлом будущем для своего сына, о безоблачной, счастливой, насыщенной трудом жизни. Мы с ним строили и перестраивали не только наши далеко идущие планы. Мы обсуждали подробности до самого рассвета, обошли каждый закоулок города, погруженного в сон и наполненного волшебным трепетом. Если по пути нам попадался незапертый подъезд, мы входили в него, освещая себе дорогу зажженной спичкой, поднимались вверх по лестнице на крышу и оттуда созерцали Барселону, раскинувшуюся у наших ног. Пахарито де Сото ощущал на себе проклятие нашего века, и, надо сказать, не без оснований. Вытянув перед собой руку над балюстрадой крыши, он очерчивал пальцем жилые районы города: трущобы рабочих, кварталы среднего сословия торговцев, лавочников, ремесленников. Вдвоем мы осушили немало бутылок вина, живительного по ночам и мстительного после пробуждения от сна. Посещали политические собрания, дружно защищали общие, но всегда отличные друг от друга идеи, скорее по дружбе, чем по убеждению. Раньше, до него, я никогда не знал, что значит иметь друга. Тереса же, как я уже признался, стала моей первой большой любовью. Мы встречались с ней ежедневно под любым предлогом, едва мне удавалось вырваться из конторы хотя бы на пару часов. Первый раз она позвонила мне на работу и предложила встретиться. Соседка любезно согласилась посидеть с малышом. Тереса назначила мне свидание в молочной, рядом с ее домом. Длинное, узкое помещение молочной делилось пополам деревянной решетчатой перегородкой. В передней части находилась мраморная стойка, за которой толстуха в желтоватом клеенчатом переднике продавала молоко, сыр, масло и другие продукты. За перегородкой у стены вытянулись четыре стола, тесно примыкавшие друг к другу, а вдоль столов — длинная скамья. За столами сидели молодые парочки: студенты, подмастерья, ремесленники, а также школьники со своими гувернантками, горничные, служащие, секретарши, сиделки и домработницы. Влюбленные парочки разговаривали шепотом, целовались и обнимались, скрытые от любопытных глаз тусклым освещением. Тереса встретила меня со сдержанной приветливостью, извинилась за то, что назначила свидание в таком месте, оправдываясь тем, что любезная соседка просила ее далеко не уходить, а рядом с домом оказалась только эта молочная. Мы проговорили больше часа. Она выразила мне свои опасения относительно работы мужа и пожаловалась, что он не желает слушать ее доводов. Я успокоил ее, сказав, что не вижу особой опасности, если, конечно, Пахарито де Сото не совершит какой-нибудь глупости. По-видимому, мои слова возымели действие, потому что Тереса успокоилась, и мы заговорили на общие темы: о том, как тяжело жить в больших городах, о тщетных усилиях пробиться в жизни, о большой ответственности родителей за своих детей, о мрачном будущем нашего общества. Перед тем как расстаться со мной, она просила не провожать ее, уйти первым и не дожидаться у двери молочной. Я пожал ей на прощание руку, но она неожиданно поцеловала меня в губы, как может целовать только очень одинокий человек, жаждущий любви. С этого дня мы стали часто встречаться и прогуливаться, пользуясь услугами любезной соседки и продолжительным отсутствием Пахарито де Сото, всецело поглощенного расследованием на заводе. Тереса всем сердцем любила мужа, но совместная жизнь с ним превратилась для нее в пытку. Добрый по натуре, он был очень вспыльчивым, нервным и не замечал ничего, что не имело отношения к его реформистским мечтам, преобразованиям, прокламациям, разоблачениям и справедливым требованиям. Неистовый душевный подъем сменялся у него упадком духа, и он замыкался в себе. Тереса молча страдала, страшась его деспотических вспышек, и чувствовала себя беспомощной и потерянной. Я тоже страдал. У меня не было никакого опыта в любви, если не считать случайных ночных интрижек и лихорадочного воображения. Сколько раз, желая оправдать поступки Пахарито де Сото, я говорил Тересе о том, как трудно влюбленным побороть робость, выразить словами, жестами, взглядами свою любовь. При этом я, разумеется, имел в виду себя, свою неустроенность, своя отчаянные попытки найти главную дорогу в жизни. В те незабываемые для меня недели я мучительно раздваивался: днем гулял с Тересой по городу, ходил с ней на танцы или же часами просиживал в той самой молочной, которая положила начало нашим встречам, а ночами напролет беседовал с Пахарито де Сото, и мы напивались с ним в таверне Пепина Матакриоса. Впрочем, должен заметить, что наши отношения с Тересой тогда были чисто платоническими. Нас объединяло родство душ, а наши поцелуи и объятия были скорее желанием подражать влюбленным, чем стремлением воплотить свои мечты в действительность, как это нередко случается с детьми, которые в погоне за приключениями садятся верхом на ручку кресла и, придерживая рукой на голове бумажную шапку, размахивают над собой метлой вместо сабли. В тех редких случаях, когда мы собирались втроем, меня и Тересу не мучали угрызения совести. Только иногда я вдруг краснел, опасаясь, что наша тайна раскроется, и становился особенно суров и сух с Тересой. Но как ни парадоксально, именно это обстоятельство огорчало Пахарито де Сото. Он корил меня за то, что я не подружился с его женой, и часто заставлял меня клясться в том, что если с ним стрясется какая-нибудь беда, то я позабочусь о ней и его ребенке. Тереса смеялась и шутила с безрассудством, не лишенным коварства. Но наша совесть перед Пахарито также Сатурнино1 была чиста лишь до тех пор, пока хорошо разыгранная шахматная партия не подошла к своему логическому завершению. Это случилось накануне рождества. Я клевал носом в конторе после бессонной ночи, как вдруг зазвонил телефон. Серрамадрилес протянул мне трубку, и я взял ее с волнением, испытывая какое-то предчувствие. также Сатурнино3. Она ничего не стала объяснять, только отчаянно молила немедленно прийти к ней домой. Я поспешил к ней. К тому времени я знал каждый фонарь, каждое здание, каждый камень на мостовой также Сатурнино5. Я постучал в дверь, и она пригласила меня войти. Комната была погружена в полумрак, освещенная лишь слабыми отблесками тлеющего в печи угля.