Правда о деле Савольты - [114]

В голосе ее не слышалось печали! Скорее, она походила на заядлого путешественника, который вспоминает отдельные эпизоды своей биографии и монотонно повествует о них, равнодушный ко всему.

— Они говорят, что приходили на похороны, но это ложь. Я-то хорошо знаю, зачем они приходили: чтобы все унести отсюда. Ах, если бы был жив папа! Он не допустил бы этого. Да они и сами не посмели бы. А что можем сделать мы, две одинокие женщины? Кортабаньес попытался кое-что спасти, по крайней мере он так утверждает, но, вероятно, ему не удалось, судя по тому, что здесь осталось.

Она замолчала, погрузившись в оцепенение, устремив глаза в потолок.

— Пожалуй, даже лучше, что Пауль-Андре умер. По крайней мере, он не видит всей этой неблагодарности. Боже мой! Разграбить дом покойного… Мало того, человека, который для них столько сделал, которому они обязаны всем, даже собственной одеждой. Когда папа возглавлял предприятие, большинство из них нищенствовало: жалкие подмастерья ремонтных цехов или что-то в этом роде. Папа и Пауль-Андре дали им возможность заработать много денег… а теперь они считают себя вправе грабить и чернить память покойных. Я ведь знаю, какие ходят слухи и какие гадости говорят про моего мужа: будто бы он плохо руководил предприятием, не умел приспособиться ко времени и бог знает, что еще. Хотела бы я видеть, что бы с ними стало, если бы Пауль-Андре не оказывал им помощь. Они вереницами ходили сюда и со слезами, почти на коленях умоляли его дать им ссуду, как просили раньше моего отца. А теперь те же самые люди норовят купить дом в Саррии за бесценок. И папа и Леппринсе были слишком добры: они раздавали все, что имели, и даже более того, лишь бы помочь другу, просто так, без расписок, без пени, без гарантийных документов, как и подобает настоящим кабальеро. А те уходили, пятясь и подобострастно сгибаясь до самого пола. И вот теперь, когда мы остались без мужей, которые могли бы нас защитить, видишь, что они сделали? Ограбили нас. Именно ограбили, другого слова не найти. Бог мой, как я одинока! Был бы жив хотя бы дядя Николас или бедняжка Пере Парельс… Они не допустили бы ничего подобного, они любили нас, как родных. Но все они отошли в мир иной, царство им небесное!

Тут она в первый раз посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах слабую вспышку не ярости, не презрения или горечи, а вспышку, которая напугала меня, ибо она означала прощание с миром разума. Я попытался еще раз перевести разговор на другую тему:

— А как малыш? Он выглядит здоровеньким.

— Это не мальчик, а девочка. И тут мне не повезло. Будь это сын, у меня появилась бы цель в жизни: вырастить его и подготовить к тому, чтобы он воздал должное памяти отца и деда. А что может сделать эта бедняжка? Только отчаиваться и страдать, как мы с мамой?

Девочка громко заплакала, словно услышала пророческие слова матери и уловила их смысл. Вошла Серафина, старая служанка, и взяла малышку на руки, укачивая легонько и приговаривая:

— Сейчас я дам ей рожочек с молоком, уже время подошло, верно, сеньорита Мария Роса?

— Хорошо, Серафина, — ответила Мария Роса совершенно безучастно.

— Может, вы тоже что-нибудь перекусите, сеньорита? Врач велел вам есть побольше.

— Я знаю, Серафина, отстань.

— Сеньорито, скажите ей, что надо заботиться о себе, — попросила меня старая служанка.

— Конечно, — поддержал я, не слишком веря в действенность моих слов.

— Если вы не хотите думать о себе, подумайте хотя бы об этом божьем ангелочке, сеньорита, которому вы нужнее всех на свете.

— Перестань, Серафина! Иди, оставь нас в покое!

Когда Серафина ушла, Мария Роса попыталась приподняться на постели, но ей не хватило сил и она упала в изнеможении.

— Вы очень слабы, лежите, — сказал я.

— Ты не мог бы сделать мне одолжение? Там, на буфете, лежит коробка с кожаным тиснением, а в ней сигареты. Возьми себе и дай мне одну.

— Мне казалось, вы не курите.

— Не курила, а теперь курю. Будь добр, зажги ее.

Я нашел коробку и зажег сигарету, узнав в ней по овальной форме и яркой окраске одну из тех, которые так любил курить Леппринсе и всегда закупал помногу, поскольку они редко продавались в табачных киосках.

— Не думаю, чтобы курение пошло вам на пользу.

— Ах, бросьте, пожалуйста, позвольте мне делать, что я хочу. Зачем мне думать о себе? — она жадно и неумело втянула в себя дым сигареты с видом обреченной женщины из мелодраматичного фильма. — Ну скажи, зачем мне о себе заботиться? Пауль-Андре без конца повторял мне: не делай того, не делай этого. Ну что бы изменилось в его жизни, если бы он не курил? Ах, господи, какое несчастье!

Табак, вероятно, подействовал на нее расслабляюще: выражение лица смягчилось, по щекам потекли слезы. Она закашлялась и с отвращением швырнула сигарету на пол.

— Дай мне побыть одной, Хавиер. Спасибо, что навестил, а теперь, если не возражаешь, я хотела бы отдохнуть.

— Я очень сочувствую вам. И если хоть чем-то могу быть полезен, можете на меня рассчитывать. Вы знаете мой адрес и номер телефона.

— Большое спасибо. Кстати, как поживает твоя жена? Сейчас, когда я подумала о ней, мне странно, что она не пришла с тобой.