Правда и ложь в истории великих открытий - [68]

Однако более важно другое: этот «закат» следует объяснять не культурным контекстом, а тем, что ряд эмпирических факторов сделали альтернативные эволюционные теории в научном плане более убедительными. Начиная с 1859 года Дарвин слегка нервничал: Томас Гексли, его верный последователь, не мог привести должные доказательства справедливости теории естественного отбора. Для Гексли факт эволюции вытекал из анатомического сходства человека и «низших» обезьян, но в том, что касалось механизма, ответственного за это сходство, он предпочитал оставаться агностиком. Со свойственной ему самокритикой Дарвин в 1859 году писал Гексли: «[Мои теории] — лишь наметки теории, в которой ошибок и дыр не меньше, чем здравых мыслей». К середине 60-х годов самая важная из этих «дыр» стала угрожать шаткому зданию, с таким трудом построенному Дарвином. Когда он писал «Происхождение видов», он знал, что постепенная эволюция человечества на основе случайных механизмов, которые появляются в его теории, потребовала бы миллиарды лет. В 1859 году он перестал настаивать на том, что с момента исчезновения динозавров прошло 300 миллионов лет. Его тогдашние знания по геологии позволили ему утверждать, что возраст у Земли, пожалуй, такой, какой требуют его теории. В 1858 году он заявил: «У нас практически неограниченное время». Так что дело оставалось за физиками.

В 1865 году шотландский физик Уильям Томсон (позднее известный как лорд Кельвин) взорвал настоящую «бомбу». Его утверждение основывалось на законах термодинамики. Предположив, что некогда Земля представляла собой жидкую породу, можно примерно рассчитать, сколько потребовалось времени для охлаждения планеты до температур, при которых становится вероятным зарождение жизни. Кельвин проделал эти расчеты и объявил, что с тех пор (с момента зарождения жизни) прошло всего 100 миллионов лет. Испугавшийся Дарвин тут же обратился к своему сыну математику Джорджу с просьбой проверить расчеты Кельвина. «Или мои взгляды ошибочны, — признавался он, — или Земля во много раз старше». Ответ Джорджа его не обрадовал. Престиж физики в целом и Кельвина в частности был столь высок, что большинство дарвинистов решили смириться с новыми условиями, которые создал Кельвин. Сегодня мы знаем, что лорд Кельвин был не прав, потому что радиацию открыли только в начале XX века, но, так или иначе, в XIX веке принцип естественного отбора потерпел сокрушительное поражение от казавшихся безупречными научных выкладок.

К сожалению для Дарвина, данные о возрасте Земли оказались лишь одним из двух факторов, пошатнувших теорию естественного отбора в 60-е годы XIX века. Второй фактор появился в 1867 году в популярной статье английского инженера Флеминга Дженкина. Позиция Дженкина сводилась к следующему: если принять теорию «смешанной» наследственности, которую разделяли Дарвин и его современники, то любое новое наследуемое изменение в скором времени должно быть «размыто» и, в конце концов, полностью нивелировано во время репродуктивного процесса всей популяции. Представим себе, что изменился признак, который дал красного кролика в популяции белых кроликов. Даже если новый цвет наделит особь неизмеримыми преимуществами, все равно для спаривания будут только белые особи, и как бы ни был полезен красный мех, в скором времени этот признак будет нивелирован. То был сокрушительный аргумент, который можно было опровергнуть только после начала XX века с развитием теории несмешиваемой наследственности, которую английский генетик и статистик Р. А. Фишер назвал «генетической теорией естественного отбора». Но в 1867 году из-за статьи Дженкина у Дарвина началась бессонница. Дженкин не нападал на концепцию эволюции как таковую, но было совершенно очевидно, что естественному отбору нанесен еще один серьезный удар. В результате его репутация в глазах ведущих ученых стала еще ниже.

Обстоятельства ухудшались еще и потому, что Дарвин вел эти бои издалека и, как казалось, без особого убеждения в своей правоте. Его то и дело охватывали приступы тревоги, тошноты и хронической диареи, поэтому он с удовольствием передавал ведение дел своим помощникам — Томасу Гексли и ботанику Джозефу Хукеру (с ними обоими мы встретимся в главе 10). Уединившись в сельской местности графства Кент, он писал покаянные письма своим друзьям, надеясь, что они выведут его из-под огня критики и спасут его интеллектуальный имидж. В письме Хукеру, написанном в 1860 году после знаменитого заседания Британской ассоциации развития науки в Оксфорде, Дарвин благодарил его за участие в диспуте и отстаивание концепции человеческой эволюции и признавался: «Для меня есть нечто непостижимое в ведении публичных споров… Как я рад, что меня не было в Оксфорде». Несколько униженное отношение к себе в надежде сохранить верность сторонников было очень характерно для Дарвина. Странно, но Дарвин вообще так боялся контактов с кем бы то ни было, что в его кабинете даже висело специальное зеркало, в котором он видел любого человека, только приближавшегося к его дому.

Однако у Дарвина был один способ, с помощью которого он мог влиять на проходившую дискуссию, — он постоянно готовил новые издания «Происхождения видов». Летом 1871 и зимой 1872 года он работал над окончательной редакцией своей великой работы. Весь этот период он стремился как-то подновить и поддержать страдающую от недостатков теорию. Хотя Дарвин никогда полностью не доверял расчетам Кельвина (он называл Кельвина «одиозным привидением»), ему все-таки удалось убедить себя в том, что эволюция происходила в течение более короткого времени. Статья Дженкина заставила его испугаться, что благодаря ей исчезнут полезные находки его теории. В пятом издании «Происхождения видов» он уже сделал некоторые уступки. В шестом, и последнем, издании таких уступок еще больше.