Практические занятия по русской литературе XIX века - [32]
Мармеладову поручает Достоевский сказать о главной причине преступления. Она состоит в том, что «человеку некуда идти», хотя чудом уцелевшая среди всеобщего хаоса душа его требует выхода за пределы мизерности и меркантильностн существования. («Одного существования ему было мало», — сказано о Раскольникове в окончательном тексте романа). В основе преступления лежит конфликт человека с обществом. Отсюда высший суд человека — его собственная совесть. Возмездие в нем самом. Общество же, скомпрометировавшее себя отсутствием права, закона, нравственности, идеалов, не может судить преступника. Этой мыслью Достоевский в какой‑то мере предвосхитил взгляд Л. Толстого на происходящее в романах «Анна Каренина», «Воскресение».
Именно об этом Достоевский писал М. Н. Каткову в сентябре 1865 г.: «В повести моей есть кроме того намек на ту мысль, что юридическое наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают законодатели, отчасти потому что он и сам его нравственно требует.
5)то видел я даже на самых неразвитых людях, на самой грубой случайности. Выразить мне это хотелось именно на развитом, на нового поколения человеке, чтоб была ярче и осязательнее видна мысль. Несколько случаев, бывших в самое последнее время, убедили, что сюжет мой вовсе не эксцентричен…»[159]
Таким образом, вопрос о праве суда над преступлением и над теми, кто произносит приговор, проверка приговора с точки зрения высших законов, нравственных и человеческих, представляется Достоевскому главным стержнем романа. Лежащая в основе романа мысль пережита и выстрадана человеком, который был объявлен преступником, осужден на казнь и прошел через каторгу. В ней соединяется и личностное и общечеловеческое, и субъективное и объективное.
Основная мысль романа претерпевает развитие и изменение. Первоначально Мармеладов с его страстным желанием увидеть суд праведный, в котором были бы взвешены не только грехи, но и страдание за них, с его надеждой за душевные муки получить прощение сближается с Раскольниковым. В «Первой записной книжке» рядом с призывом Мармеладова пожалеть «пьяненьких» стоят и слова Раскольникова, мечтающего увидеть сострадание к преступнику: «Ну а пожалеет‑то кто? Никто? Никто? И меня, убийцу подлога и низкого, смешного и сребролюбивого, именно этого‑то пожалеть! Есть ли кто таков во всем мире? Есть ли кому пожалеть? Никто, никто! Никто! Да и невозможно это!» (495).
На следующей стадии романа внутренний сюжет его был выделен Достоевским в самом заглавии: «Под судом». В этой редакции романа основная мысль несколько изменилась. Теперь уже Мармеладов не просто надеется на прощение грехов за перенесенные страдания, но понимает, что неизбежно «наказание», потому что велика вина перед другими и ответственность за зло, им причиненное. В исповеди Мармеладова появляются новые нотки: «Да! Меня жалеть не за что, правда! Меня распять надо, а не жалеть! распять. Но распни, судья, распни и пожалей его!» (518) (курсив наш. — Э. Р.).
В этой редакции романа видоизменено и обращение Раскольникова: «Молитва его по приходе от Мармеладовых: кратко — Господи! Если это покушение над старухой слепой, тупой, никому не нужной, грех, после того что я хотел посвятить себя, то обличи меня» (526) (курсив наш. — Э. Р.). Постепенно ответственность человека за преступление увеличивается и напряженность авторского суда над ним усиливается. В окончательном варианте романа мотив осуждения за преступление выделен еще более. Обращение Раскольникова к богу снято совсем, его горестные сетования о том, что никто не пожалеет его, преступника, тоже устранены, а в исповеди Мармеладова подчеркнута не надежда на прощение, как в первом варианте, а мучительная жажда принять наказание. «Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть!» Но распни, судия, распни и распяв пожалей его! И тогда я сам к тебе пойду на пропятие, ибо не веселья жажду, а скорби и слез…» (22). (Мы выделяем слова, вновь введенные Достоевским, усиливающие сознание преступником своей вины и глубочайшей меры ответственности)[160].
В ходе работы над романом изменяется не только мысль о суде, наказании, вине, ответственности За преступление. Углубляется и анализ природы преступлений. Если в первых вариантах всеобщий хаос, отсутствие разумной и доброй воли в окружающей действительности и даже вселенной приводит людей к преступлению (хотя при этом сам человек стремится совершить добро, он полон раскаяния в зле, причиненном другим людям), то в окончательной редакции развит момент сознательного участия человека в происходящем, мотив сознательного выбора. В «Первой записной книжке» Раскольников думает: «Я должен был это сделать. («Свободы воли нет. Фатализм)» (489). Ниже; «анализ всего дела, озлобления, нищеты, выгод, необходимости, и выходит, что сделал логично» (495). Еще ниже: «NBNB. Перемена в программе… Анализ своего преступления. «Нет, — нет и нет. Не имел права убить. Но я беру все на себя» (499). Здесь два NB и «Перемена в программе» подчеркивают, что обозначены не колебания Раскольникова, переход от одной логики к другой, а кардинальное изменение в направлении его мыслей. Сознание ответственности за преступление повышается. В окончательном варианте у Достоевского мотив совершения преступления «поневоле», точно в сомнамбулическом или гипнотическом состоянии (загипнотизирован идеей), оставлен, но в то же время выделено и участие сознания, обдуманный выбор
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
История всемирной литературы — многотомное издание, подготовленное Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и рассматривающее развитие литератур народов мира с эпохи древности до начала XX века. Том VIII охватывает развитие мировой литературы от 1890-х и до 1917 г., т. е. в эпоху становления империализма и в канун пролетарской революции.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
