Позови меня, любовь - [41]

И музыка, и он сам бередили душу… Белла наблюдала, как длинные, холеные пальцы бегают по клавишам, и невольно представляла их на своем теле.

Но рано она радовалась — страх не покинул ее.

— Я… я не могу петь, — пролепетала она.

— Отчего же? — удивился Жак. — Этьен говорит, что у тебя пусть и неуверенный, но великолепный голос.

Белла потупила взор.

— Директор прав. Но я всю свою жизнь боюсь сцены, боюсь публики.

Кончив играть, Жак встал, шагнул к ней и коснулся рукой ее щеки.

— Бедняжка. В чем же, по-твоему, причина страха?

Ее лицо горело от его прикосновения, и она не поднимала глаз.

— Причина? Наверное… — нерешительно начала девушка, — наверное, потому, что родители слишком рано вытолкнули меня на сцену. Я была еще не смышленой, робкой девочкой. И в первый же раз перед публикой меня охватила паника — ни рукой, ни ногой не могла пошевелить, и связки парализовало. С тех пор так и остался страх снова опозориться.

— Да-а, — пробормотал Жак, — жаль. Зря твои родители поторопились. Забавно получается: тебя родители тащили на сцену чуть ли не на аркане, а меня только что не связывали, лишь бы удержать подальше от театра.

Она наконец подняла голову, робко посмотрела ему в глаза и сказала:

— Похоже, между нами мало общего.

— Ты не права, Белла, — горячо возразил он. — Мы оба обожаем хорошую музыку, не правда ли? Ведь ты любишь оперу всей душой?

— Любить-то люблю. Да вот только мне не дано выступать перед залом с той легкостью, с какой это делаете вы, — с отчаянием произнесла Белла.

— Даже противоположности дополняют друг друга, тянутся друг к другу… Как лед и пламя, вода и воздух, как… Я чувствую, что подхожу тебе. И уверен, что сумею помочь тебе преодолеть страх.

Белла посмотрела на него в смятении, — А вы никогда не боялись?

— Никогда в жизни, — с горячей убежденностью заявил он. — Никогда и ничего! И уж тем более — петь перед публикой. — Тут его глаза затуманились от приятного воспоминания. — Три года назад наша труппа гастролировала по Европе. Мы выступали в «Ковент-Гарден», и я пел самой королеве Виктории — она нарушила свой вечный траур и пришла в театр послушать нас. Я дважды повторил на бис «Тогда ты вспомнишь обо мне» — исключительно для нее. Говорят, престарелая королева весьма сдержанна в своих эмоциях, но в тот вечер она вытирала слезы — я думаю, она проливала их по Альберту, своему горячо любимому и безвременно ушедшему супругу. А на следующий день принц Уэлльский пригласил нас во дворец, и мы опять пели для королевы. Славное было время! Белла рассмеялась.

— Представляю! Для вас это было славное время, а я бы наверняка села в лужу.

Жак сочувственно покачал головой.

— Для меня пение — это жизнь. А как можно бояться жизни? И отчего же ты боишься ее?

Девушка отвернулась и прошла к центру комнаты.

— Порой в страхе есть что-то здоровое, полезное, — сказала она, не глядя на Жака.

И в тот же миг почувствовала его руку на своем плече.

— Только не в том случае, когда страх отвращает тебя от самых задушевных желаний.

Белла повернулась к нему, захваченная силой его слов.

— Ты же итальянка, Белла, — сказал он, переходя на чувственный шепот, — а итальянцы дружат с музыкой. Опера — в твоей крови, в твоей душе, и тебе нужно быть достойной этого наследия.

— — Может быть, может быть… — с грустью согласилась Белла. — Но не все же итальянцы — прирожденные оперные звезды.

— А для меня одного можешь спеть?

Она чуть было не согласилась, потому что не могла выдержать его умоляющего взгляда.

— Как-нибудь в другой раз.

Жак нежно улыбнулся и дотронулся кончиками пальцев до ее подбородка.

— Для начала уже хорошо. Чуть-чуть доброй воли — и приоткрытая дверь откроется настежь.

Белла со вздохом подумала, не относятся ли эти его слова к пению. Ее собственные сбивчивые чувства, равно как и его горящие глаза — все заставляло предположить совсем другое.

Жак ослепительно улыбнулся.

— Что ж, милая, коль скоро ты не побаловала меня своим пением, мы могли бы потанцевать.

С этими словами он подошел к граммофону, который по богатству отделки мог соперничать с позолоченной шкатулкой, покрутив ручку, завел его и поставил пластинку. Белла услышала сперва громкие шипящие звуки, а затем раздалась хоть и слишком жалостная, но приятно-томная мелодия «Старой милой песни любви». Мелодия будила столько воспоминаний, что девушка невольно поежилась.

Жак подошел к ней и поклонился.

— Потанцуешь со мной?

Белла шарахнулась от него, словно он предложил Бог весть что, а не медленный танец. Господи! Она в безлюдном доме наедине с Жаком и тонет в его глазах, млеет от его нежной, искушающей улыбки — и теперь к этому добавляется та самая сладостная песня, звуками которой призрак Жака заманивал ее в путешествие во времени! А скоро, очень скоро Жак превратится в этого призрака…

Сжимая кулачки от бессилия, она сделала еще шаг назад.

— О Господи! Я не могу танцевать с тобой…именно под эту музыку!

— Тебе не нравится?

— Нет… не поэтому…

Стоя к нему спиной, Белла чувствовала, что он идет к ней. Он взял ее руку и поцеловал ее сжатый кулачок. Она словно во сне повернулась к нему…

— Отчего ты не хочешь потанцевать со мной? Почему ты так против «Старой милой песни любви»?