Позови меня - [47]

— Присоединяйтесь! — пригласил он Марину, которая стояла, любуясь красками моря. — Давайте представим себе, что мы римляне или греки — как вам больше нравится, и забудем целый мир или то, что нам известно о нем, ради этого маленького — нашего собственного — рая.

«Да, это и в самом деле рай, иначе не назовешь», — подумала Марина.

Она последовала его примеру и, сев на траву рядом с ним, закрыла зонтик и сняла шляпу.

Уинстон посмотрел на нее.

— Вы гречанка, — заявил он и добавил, помолчав: — Настоящая гречанка — этот маленький прямой нос… а золотые волосы — они будто вобрали в себя солнечный свет.

— Надеюсь, мне не нужно возвращать вам комплименты?

— Вчера вечером вы назвали меня Аполлоном! Она почувствовала, как краска бросилась ей в лицо, и опустила глаза.

— Я почти спала, — ответила она.

— А я ничего не имею против, — сказал он с улыбкой, — и если бы мы были древними греками, обыкновенными, простыми греками, мы думали бы о себе — родись мы в то время — как о созданиях, осиянных божественным светом.

— Они действительно так думали? — спросила Марина.

— Да. Их победа над персами на море близ острова Саламин была так похожа на чудо, что греки в самом деле поверили, что им помогали боги, сражаясь на их стороне.

— И когда это произошло? — с интересом спросила Марина.

— Вот в такой же жаркий солнечный день — как сегодня, — ответил Уинстон, — в сентябре 280 года до нашей эры.

— А после этой битвы — они стали совершенно независимыми и свободными от персидского господства? — спросила Марина.

— Да, совершенно! — ответил Уинстон. — И потом пятьдесят лет подряд они свободно жили — писали бессмертные книги, строили дворцы, ваяли скульптуры и писали фрески — как настоящие дети богов.

— Но как им это удавалось?

— Я считаю, что своей удивительной силой, — задумчиво продолжал Уинстон, — они были обязаны тому, что каким-то образом — а каким — мы уже или забыли или утратили это знание — они были связаны с той потусторонней, сверхъестественной силой, которую люди называют сейчас «бог» или «жизнь».

— И вы думаете, мы и сейчас можем призвать ее, если будет нужно? — Марина замерла от волнения.

— Я в этом совершенно уверен. Именно поэтому на протяжении двух поколений греки сумели покорить самые отдаленные уголки человеческого духа и благодаря этому создали империю разума, которая влияет на весь ход человеческого мышления вплоть до наших дней.

— Но как же это могло произойти? — зачарованно спросила Марина.

— Так как на Грецию снизошло божественное покровительство, — ответил Уинстон, — человеческий ум развивался здесь быстрее, глаза людей видели дальше, а их тела были наделены необыкновенной силой.

— А как же сегодня?

— Мы еще можем найти то, что нашли греки, если очень постараемся.

Марина перевела дыхание.

— То есть вы хотите сказать, мы сами можем поймать эту силу божественного света и не только пользоваться ею в этом мире, а быть как бы пронизанной ею и остаться в ней после своей смерти?

Она задала этот вопрос, так как ей показалось, что Уинстон своими словами рассеял все то, что ее беспокоило и мучило, все, чего она не понимала.

Наступила тишина, потом Уинстон сказал:

— Блейк писал: «Там, где другие видят лишь рассвет, встающий над холмами, я вижу, как резвятся Божьи дети!» — С улыбкой глядя на Марину, он продолжал: — Древние греки считали себя детьми бога, и эхо их веселья отдается еще и в наши дни. Последуем же их примеру!

— Да, это я и собираюсь сделать, — серьезно сказала Марина. — Мне кажется, я всегда этого хотела, а теперь вы окончательно убедили меня.

— На Капри все сразу становится ясно — яснее, чем где-либо, за исключением, конечно же, самой Греции, — весело сказал Уинстон. Он лег на спину и посмотрел на небо сквозь ветви дерева. — Здесь в это легко поверить, вдали от городского шума и толчеи, вдали от этой давящей высоты небоскребов! Здания, которые построил человек, принижают самого человека.

— Я понимаю, что вы имеете в виду.

Не было никакой нужды облекать в слова и этот яркий свет, и синеву, и прозрачное марево, стоящее над островом, — все это ощущалось так остро и было вместе с тем так безмятежно, что Марине казалось: она сейчас или взлетит в небо, или нырнет, как рыба, в море и растворится в них, станет их частью.

Здесь, на Капри, сознание ее парило совершенно свободно от тела, и не было больше ни забот, ни страха — одна только красота.

Они замолчали, но это было какое-то очень общее молчание, и Марине даже казалось, будто Уинстон почти прикасается к ней.

Наконец Уинстон нарушил тишину:

— Не знаю, как вы, а я хочу есть. Я завтракал очень рано.

— Я тоже собиралась рано позавтракать, — виновато ответила Марина, — и так ругала себя за то, что проспала!

— Давайте забудем об этом, — весело сказал Уинстон. — Почему бы нам не открыть корзины и не посмотреть, что там имеется из съестного?

Марина последовала его совету, и вдруг раздался ее смех.

— Да тут еды на целый полк солдат! — воскликнула она.

— Больше всего на свете итальянцы любят устраивать пикники, — ответил Уинстон. Он уже открывал бутылку золотистого вина. — Конечно, оно должно быть немного похолоднее, — определил он. — Единственная вещь, которой иногда не бывает на Капри, — это вода. Но странным образом, а может быть, благодаря божественному провидению, виноградники на острове, а также апельсиновые рощи и сады дают большие урожаи. Меня уверяли, что здесь самое большое разнообразие цветов и кустарников во всей Италии.