Познер о «Познере» - [35]

Е. ГАЙДАР: По-настоящему не советским я стал в августе 1968 года, когда мне было двенадцать лет, во время событий в Праге. До того я был абсолютно убежден, что моя страна — лучшая страна в мире, что она защищает справедливость. А здесь, как бывает у ребят, картина мира сломалась, и я перестал быть советским. Дальше передо мной возник вопрос о том, как изменить мою страну — попытаться совершить новую революцию или менять ее изнутри, реформировать. С течением времени решил, что революций в нашей стране хватит, и лучше реформировать изнутри. А для этого нужно принадлежать хотя бы к экспертному сообществу, связанному с правящей элитой, — тогда есть шанс что-то сделать. Но это было заблуждение, конечно. Исходя из этого я стал членом партии. В журнал «Коммунист» я пришел с приходом Горбачева — после того как «Коммунист» начал резко меняться и стал, в общем, одним из важнейших инструментов идеологической перестройки.

В. ПОЗНЕР: У зрителей к вам много вопросов, самых разнообразных. Их можно разделить на три категории. Первой я уже коснулся — это ваше прошлое. Правда, люди спрашивают и довольно жестко, например: «Как получилось, что вы предали своего деда?» Я к этому возвращаться не буду, вы уже ответили, почему поменяли отношение к советскому строю. Другие вопросы касаются вашей деятельности в качестве исполняющего обязанности председателя правительства — недолго вы им были, кажется, шесть месяцев. И еще круг вопросов — непосредственно о кризисе в России и в мире. Для начала коснемся вашей деятельности, вот три типичных вопроса. Первый: «Зачем вы так всех всколыхнули? Все эти непродуманные реформы сделали? Зачем вы все это затеяли, ради чего? Так, потешить свое самолюбие или какие-то американские системы хотели опробовать на нашем народе?» Второй: «Осознает ли Егор Тимурович глубочайшую ошибку, которой является шоковая терапия, которую он вел и которая обрекла Россию на вымирание и на отставание в развитии на многие-многие десятилетия?» Третий: «Хорошо ли вам спится в настоящий момент? Потому что при ситуации тех лет пострадали, я думаю, не только мои родители, которые потеряли деньги, накопленные за всю свою трудовую жизнь, а работали они тогда по 45 лет на производстве, копили сыну на квартиру и остались ни с чем». Как бы вы ответили этим людям?

Е. ГАЙДАР: Меня пригласили работать в российское правительство после того, как цены на нефть упали в четыре раза, и Советскому Союзу перестали давать коммерческие кредиты. Тогда Советский Союз начал просить гуманитарную помощь, которую обычно предоставляют беднейшим государствам. Тогда валютные резервы Советского Союза составляли 26 миллионов долларов (сейчас они — 383 миллиарда долларов). Тогда самым распространенным словом на заседаниях правительства, посвященных ситуации в Советском Союзе, было слово «катастрофа». Тогда на заседаниях правительства основным был вопрос о том, как избежать голода в стране. Все это я вполне могу документировать, я написал книгу, которая называется «Гибель империи» — там есть эти документы. Собственно, из вышеперечисленного понятно, почему меня и моих тридцатилетних коллег пригласили работать в российское правительство. А там ведь работали шестидесятилетние люди, опытные хозяйственники, которые всю жизнь шли к власти, боролись за нее, и вдруг они отошли в сторону и сказали: «Делайте, что знаете». Так что в этой кризисной ситуации мы решали две важнейшие задачи — хотели предотвратить голод, который был абсолютной реальностью, и гражданскую войну. С обеими задачами мы справились.

В. ПОЗНЕР: Марина Борисовна Шмойлова спрашивает: «По прошествии двадцати с лишним лет вы уверены, что реформировать советскую экономику нужно было именно так, как это сделали вы? Разве нельзя было учитывать менталитет людей, 75 лет живших при коммунистической власти? Или вы о них вообще не думали?»

Е. ГАЙДАР: Конечно, можно было реформировать советскую экономику иначе. Просто для этого следовало раньше начинать. Реформировать иначе экономику, когда она уже развалилась, когда шло крутое падение добычи нефти, когда исчерпались золотовалютные резервы, было поздно. Мы тогда получили бы гораздо более серьезную катастрофу — уровня 1917–1918 годов.

Е. ГАЙДАР: Население было и готово, и не готово. На самом деле все опросы ВЦИОМ того времени показывают, что катастрофические настроения были распространены среди населения Советского Союза. На вопрос: «Чего вы ждете?» половина опрашиваемых отвечала: голода, отсутствия тепла, гражданской войны (социальных беспорядков). К этому всему люди были готовы. Они были готовы и к приватизации, и хотели приватизации в большинстве своем. Они понимали, что это неизбежно, но не хотели свободных цен. По сути это означало, что мы шли к голоду и холоду, но свободных цен не хотели. В той же ситуации в 1917–1918 годах оказались большевики и временное правительство. Они понимали, что голод — это страшная угроза, и самый главный вопрос — как его избежать. Но они знали, что подавляющая часть населения не хочет свободных цен, по крайней мере, не хотела до середины 1918 года. Ленин пытался решить вопрос о зерне походом в деревню за хлебом с пулеметами, как он говорил, что и привело в конце концов к гражданской войне. Именно потому мы и отпустили цены.