Пожирательница грехов - [87]

— Дышите ртом, — говорит сестра. — Чаще. — И Джини вспоминает, как. Когда схватка заканчивается, она, опираясь на руку медсестры, забирается на родильный стол.

Из ниоткуда материализуется ее докторша, теперь уже в докторской робе, отчего еще больше похожа на Мэри Поппинс, а Джини говорит:

— Вот видите, какая я быстрая.

Ребенок рождается именно сегодня, как предполагала Джини, хотя три дня назад врачиха утверждала, что до родов еще около недели. Джини ликует: она рада, что права она, а не доктор.

Джини накрывают зеленой простыней, господи, как же медленно, невозможно сдерживать потуги, ну и пусть никто не готов. А. стоит в изголовье, вокруг него плавают робы, шапочки, маски. Он забыл принести ее очки.

— Теперь тужьтесь, — говорит доктор. Джини упирается руками, скрежещет зубами, лицо, тело стиснуты в кулаке, звериный оскал, ребенок огромен, это камень, глыба, кости ее расходятся, один, два, а на третий раз она медленно раскрывается, выворачиваясь, словно птичья клетка.

Пауза: меж ног выползает мокрый котенок.

— Почему вы не смотрите? — говорит доктор, но глаза у Джини закрыты. Она без очков, она все равно ничего не увидит. — Почему вы не посмотрите? — повторяет доктор.

Джини открывает глаза. Она видит ребенка — его плавно подносят к ней, и родовая его лиловость уже спадает. Хороший ребенок, думает она, как бы вторя той пожилой врачихе: хорошие часы, качественно сработанные, все тикает. Ребенок не плачет и щурится на новый свет. Ей не даровали жизнь, да и она не принимала никакого дара. Просто случилось то, чему нет названия, и теперь Джини с ребенком приветствуют друг друга. Медсестра мелко, бусинками букв, выводит на бирке фамилию. Потом ребенка пеленают, кладут возле Джини, и та засыпает.

Что касается видения, его не было, и Джини не узнала никакой тайны; она уже забывает боль. Она устала, ей очень холодно, она дрожит и просит второе одеяло. Вместе с ней А. возвращается в палату, ее одежда все еще здесь. Тишина, и та, другая, не кричит. Что-то с ней случилось, Джини знает. Умерла? Или умер ребенок? Или та женщина впала в послеродовую депрессию (а если и с Джини случится то же самое?) и никогда из нее не выйдет?

— Вот видишь, и нечего было бояться, — говорит А. перед уходом, но он ошибался.

Наутро Джини просыпается, светает. Ее предупреждали на первых порах не вставать самостоятельно, но она все равно решается (а как же крестьянка в поле! индеанка в повозке!). В крови еще гуляет адреналин, и Джини слабее, чем думала, но ей очень хочется посмотреть в окно. Она слишком долго в этой больнице, она хочет увидеть восход. Оттого, что она проснулась так рано, все вокруг нереально, эфемерно, да и она сама полупрозрачна, полумертва.

(Это же мне, в конце концов, была дарована жизнь, ее даровала Джини, я — результат. Что бы она сказала про меня? Осталась бы довольна?)

Окно — с двойным переплетом, жалюзи между рамами, а сбоку круглая ручка. Джини никогда прежде не видела таких окон. Она несколько раз открывает и закрывает жалюзи. Открывает, смотрит на улицу.

Из окна видно только одно здание. Старая каменная постройка, тяжеловесная, викторианская, с зеленой окисью на крыше. Монолитный дом, осязаемый, потемневший от сажи, строгий, тяжелый. Но Джини глядит на этот дом, такой старый, и, кажется, такой неизменный, и видит, что он сделан из воды. Вода и еще какая-то разреженная, желеобразная субстанция. Сзади просачивается свет (восходит солнце), и дом такой тонкий, хрупкий, колышется на легком рассветном ветерке. Джини понимает, что, если уж дом так легко разрушить (достаточно прикосновения, легкого сотрясения земли, и почему никто не заметил, не оградил его от катастрофы?), значит, и остальной мир наверняка такой же, вся земля, скалы, люди, деревья, все это нужно защищать, охранять, беречь. Огромность этой задачи сломила Джини, ей не потянуть, и что же тогда будет?

Джини слышит шаги за дверью. Это, наверное, та, другая, в клетчатом буром пальто, в руках — бумажный пакет, она сделала свое дело и уходит из больницы. Она присмотрела за Джини, а теперь ей пора — снова рыскать по улицам в поисках следующей. Но дверь открывается, и это всего лишь медсестра, она пришла вовремя и подхватывает Джини — та обмякла у окна, вцепившись в кондиционер. Медсестра ругает Джини, что прежде времени поднялась с кровати.

После этого — ребенок, он такой цельный, ладный, крепкий, словно яблоко. Джини осматривает дочь, она совершенна, в последующие дни и саму Джини несут по течению новые слова, ее волосы темнеют, она перестает быть тем, кем была, и на ее место — постепенно — приходит другая.