Пожиратели тьмы: Токийский кошмар - [62]

Никто не знал, чем заполнить пустоту. Хотя все понимали: очертаниями дыра в центре дела повторяет силуэт человека – человека, который забрал Люси и причинил ей зло. В глубине души все знали, что именно так и было. И знали, что этот человек – мужчина.

Я терпеть не могу занятие, известное любому репортеру, – беседы с обездоленными и напуганными жертвами, пережившими потерю. Боюсь выбрать неверный тон – слишком бойкий и оживленный или полный фальшивого сочувствия. Мне пришлось собраться с духом, чтобы впервые позвонить Блэкманам, – Джейн в ее горе, Софи с защитным механизмом в виде агрессии и Тиму, полному невыносимой услужливости и обаяния. Но к октябрю родные девушки в унынии вернулись домой, и оказалось, что вполне можно жить, не думая о Люси. И вдруг однажды вечером мне позвонил приятель, японский репортер, и сообщил: полиция Токио собирается произвести арест, и похоже, что это именно тот человек, который наконец заполнит дыру посреди истории об исчезновении Люси Блэкман.

Репутация полиции

Кристабель Маккензи[34] искала в Токио убежища, однако не сумела избежать обычных для такого поступка последствий. Она родилась в семье известного шотландского адвоката и преподавательницы Эдинбургского университета. Умная симпатичная девушка росла в очень культурной среде; ее ждала жизнь в верхушке среднего класса. Но богатый Эдинбург казался ей надменным и душным: Кристе хотелось независимости и впечатлений. Она бросила школу и пошла работать секретаршей, затем ненадолго вернулась в старшие классы, сдала пару экзаменов для поступления в университет и переехала в Лондон, где устроилась на работу в большой магазин.

Но Лондон не слишком отличался от родного Эдинбурга. Одна знакомая Кристы жила в Японии и рассказала девушке о впечатлениях и возможностях, которые можно там найти. И в январе 1995 года Маккензи прилетела в Токио – одна, в возрасте девятнадцати лет. Она прожила там почти семь лет.

Криста быстро поняла одну из главных особенностей жизни иностранца в Японии, стране, влекущей стольких неудачников всякого рода: одиночество, неизбежное ощущение непохожести на других здесь уравновешивалось более универсальным одиночеством гайдзина среди японцев.

– Я действительно любила Японию, – рассказывала мне Криста. – И до сих пор люблю, хотя это любовь пополам с ненавистью. Кое-что меня приводит в ужас, а некоторые вещи я просто обожаю. Но главное – свобода. Чем бы там ни занимался иностранец, он все равно чужак, своего рода пугало. В любом случае на него все пялятся, так что можно перестать переживать и расслабиться. А еще там платят нехилые деньги, так что уж точно можно оторваться на всю катушку. Когда находишься так далеко от дома, появляется ощущение выпадения из реальности.

Высокая бойкая блондинка быстро нашла работу учителя английского языка, но вскоре заскучала и через несколько недель уже устроилась хостес в маленький клуб под названием «Фреш». Он находился в Акасаке, соседнем с Роппонги и более престижном районе, куда любили захаживать скорее японские клерки, чем молодые гайдзины. В традиционных чайных домиках Акасаки еще попадались настоящие гейши, которым покровительствовали японские политики и главы крупнейших компаний. Но во «Фреше» такая публика встречалась очень редко. Большинство клиентов Кристы составляли одинокие непривлекательные мужчины, для которых пара часов беседы на английском с хорошенькой молодой иностранкой была экзотикой и огромным удовольствием, недостижимым иными средствами.

– Там были маленький бар, автомат караоке и шесть-восемь девушек, – рассказывала она. – Довольно скучное место. Иногда попадались агрессивные клиенты, или жадные, или у них воняло изо рта, но по-настоящему мерзких были единицы. Большинство вели себя вполне нормально, и единственное, что напрягало, это скука. Доханы меня тоже не пугали – просто ужинаешь где-нибудь в Акасаке, а потом назад в клуб. Самые успешные хостес изображали невинных простушек; похоже, клиентов успокаивали беседы с теми, кто глупее их. Но Христе не удавалось разыгрывать из себя дурочку, и она придумывала другие способы убить время: игры на выпивку (а она любила выпить), словесный флирт и наркотики.

Середина 1990-х годов – последний вздох японской «экономики мыльного пузыря», но в Токио все еще водились свободные деньги, и безумные доходы хостес, избравших правильную тактику, были не редкостью. Ходили байки о девушках, которым ослепленные страстью клиенты дарили «ролекс», золотые слитки и даже квартиры. Район Акасаки считался гораздо роскошнее Роппонги, что сказывалось и на гонорарах хостес. Если в Лондоне Кристе платили 120 фунтов в неделю, то здесь она получала 3000 иен (около 20 фунтов) в час, и это без бонусов за «заказы» и доханы.

Однажды ночью в клубе появился человек, которого Маккензи раньше не видела; по низким поклонам менеджера и подобострастному обращению с гостем она поняла, что клиент уважаемый и щедрый. Он представился как Юдзи Хонда, и с первых же фраз стало ясно, что он гораздо круче среднего посетителя клуба «Фреш».

Это был невысокий мужчина за сорок с невыразительным лицом, но манеры и поведение отличали его от типичного офисного работника. Он носил дорогой с виду пиджак и шелковую рубашку с распахнутым воротом, говорил на хорошем английском и, в отличие от многих клиентов, никогда не отпускал пошлых шуток, не паясничал и не выглядел несчастным.