Пожилая женщина - [5]

Тот факт, что он купил пистолет за три месяца до совершения преступления, свидетельствовал также в пользу обвинения. Кроме того, было установлено, что он совершенно погряз в долгах и что развязаться с наседавшими на него кредиторами можно было только, если продать виллу, и, значит, смерть отца была ему на руку, так как он был единственный наследник. В Италии высшей мерой наказания за предумышленное убийство является пожизненное тюремное заключение. В ходе подготовки к суду однажды Лору посетили адвокаты. Они просили ее признать в суде факт любовной связи, так как тогда Тито не получил бы высшей меры наказания. Услышав это, Лора сильно побледнела. Гардинг не выдержал, возмутился и заявил адвокатам, что они оказывают на Лору давление и тем самым склоняют ее дать в суде ложные показания и навсегда запятнать себя — ради чего, позвольте спросить, ради того, чтобы пьяница и игрок, за которого она имела несчастье выйти замуж, вышел сухим из воды.

— Хорошо, — сказала Лора после долгого молчания, — я согласна, раз ничего другого не остается.

Гардинг пытался ее разубедить, но она была тверда.

— Я не найду себе ни места, ни покоя, если буду знать, что Тито навеки погребен в тюремной камере.

На том и договорились. Вскоре состоялся суд. Вызванная в качестве свидетеля, она заявила в суде, что в течение года находилась с графом в любовной связи. Тито был признан невменяемым и помещен в больницу. Лора хотела немедленно покинуть Флоренцию, но, во-первых, надо было дождаться решения суда, которое в Италии выносится довольно не скоро, ну а, во-вторых, подошло и ее время. Все оставшееся до родов время она прожила у Гардингов. У нее родился мальчик, который прожил только сутки. Она решила вернуться в Сан-Франциско, жить вместе с матерью и устроиться на работу, потому что все ее средства ушли на виллу, на долги Тито и на судебные издержки.

Все это я узнал в основном от Гардинга. И вот однажды, когда его не было дома, мы сидели с Бесси за чашкой чая. Речь опять зашла об этих трагических событиях, и она вдруг сказала:

— Вы знаете, Чарли все-таки не все рассказал вам. Ведь он всех подробностей так и не знает. Да я бы никогда не сообщила их ему. У мужчин есть одна особенность — их все потрясает в гораздо большей степени, чем нас, женщин.

У меня невольно поднялись брови от изумления, но я ничего не сказал.

— Перед тем как Лоре уехать, у меня с ней был разговор. Она была в очень подавленном состоянии, и я подумала, что ведь так понятно — она только что потеряла ребенка. Мне захотелось немножко приободрить ее. «Не надо так сильно расстраиваться, — сказала я ей. — Быть может, так даже лучше». «Почему?» — спросила она. «А ты подумай, какое будущее ждало бедную крошку, как бы он был потрясен, если бы узнал, что его отец — отцеубийца». Она посмотрела на меня своим характерным долгим взглядом, и что вы думаете, она мне сказала?

— Понятия не имею, — сказал я.

— Она мне сказала: «А откуда вы знаете, что его отцом был отцеубийца?» Я не знала, куда деваться, покраснела, как рак, и не верила своим ушам. «Ради бога. Лора, что ты имеешь в виду?» — спросила я. «Вы ведь были в суде, — ответила она, — и слышали, что я признала Карло своим любовником».

И Бесси Гардинг посмотрела на меня тем долгим взглядом, каким, наверное, Лора тогда смотрела на нее.

— Ну и что вы ей сказали? — спросил я.

— А что я ей могла сказать? Конечно, ничего. Я была скорее поражена, чем шокирована. А Лора все смотрела на меня, и, поверите ли, в глазах у нее появился какой-то странный блеск. Я выглядела, наверное, круглой дурой.

— Бедная, бедная Бесси, — сказал я и улыбнулся.

Бедная Бесси, повторил я, после того как эта история прошла у меня перед глазами. И она, и Чарли давно были в земле, и с ними я потерял своих лучших друзей. Я повернулся на бок и заснул.

Мы были приглашены к Гринам на семь часов вечера. Джаспер приготовил, как обычно, коктейль, в котором вермута оказалось несколько больше, чем принято, и мы, выпив его, сели за стол. Все трое, Джаспер, Эмери и Фанни, говорили громко и весело, хохотали и острили, перебивая и высмеивая друг друга, говорили, между прочим, об очень серьезных вещах — об искусстве, о музыке, о театре и о литературе. Нам с Уайменом лишь изредка удавалось вставить словечко.

Лора сидела во главе стола, спокойная и довольная, не принимая участия в разговоре, и легкая, снисходительная усмешка играла на ее губах, точно она всем своим видом хотела сказать, какая это легковесная чепуха — нет-нет, поймите правильно, мнения были очень современные и отнюдь не глупые, но дела это не меняло, и чепуха оставалась чепухой. Странное дело, она мне напоминала холеную таксу, которая лежит лениво, греясь на солнышке, но внимательно и сторожко наблюдает за возней щенков возле нее. И я задал себе вопрос: а не думает ли она сейчас, какая все-таки ерунда все эти разговоры об искусстве по сравнению с событиями живой жизни, наполненными страстью, кровью и смертью? Но, быть может, она уже все забыла? Ведь все было так давно и забыто, как тяжелый, дурной сон. И, быть может, вся эта тривиальная обстановка выбрана совершенно сознательно.