Листва буйно зеленела, хотя на дворе была зима. Я смотрела не отрываясь, но как можно было осознать такое?
Мы стояли перед деревом, нарисованным на отвесной скале.
— Но кто это сделал? — прошептала я. — Ведь чтобы забраться туда, нужны лестницы или леса?
— Смотри! — Ругер полез вверх: его пальцы находили неровности, за которые можно было ухватиться, а ноги нащупывали выемки.
Я лишь робко топталась на месте, не в силах решиться.
— Ты справиться, Элли!
Казалось, что посередине ствола нарисовано что-то вроде дупла — как во многих старых дубах. Подняв голову, я не увидела Ругера.
— Ругер! — позвала я, едва не впадая в панику. Я вовсе не была такой любительницей приключений, как он думал.
Голос Ругера раздался откуда-то издалека, но в следующее мгновение его голова показалась прямо надо мной. Он протянул руку, и я смогла подняться к нему.
Мы оказались в маленькой пещере. То, что напоминало дупло, и в самом деле оказалось углублением. Узкий проход вел вниз, в пещеру, обставленную как небольшая комната. Ругер зажег фонарь, стоявший у стены.
— Здесь кто-то живет, — прошептала я. — Нельзя трогать вещи…
Тут я увидела спальник и банку с кисточками рядом. И еще грязный мешок со значком «Консум».
Я знала, что таких мешков — миллион, но все равно была уверена на сто процентов.
Я опустилась на спальник, наклонилась и принюхалась. К запаху сырости примешивался еще один — папин. Смесь разных вещей. Запах, который принадлежит только ему.
— Он здесь жил? Когда мы думали, что он у какой-то женщины… Когда мама ревновала?
Ругер пожал плечами.
— Осенью я довольно часто видел, как он идет по парку. Но на это произведение, должно быть, потребовалось много времени — может быть, даже несколько лет.
— Не понимаю… — пробормотала я, чувствуя, как голова идет кругом.
Ругер сел на спальник рядом со мной.
— Неужели он никому ничего не рассказывал?
Я покачала головой. Это было непостижимо.
Я снова стояла на земле, но все еще не могла прийти в себя. Смотрела вверх, на огромную зеленую крону. Чуть поодаль завистливо жалась стайка голых берез.
На полпути.
Когда рождественское утро превратилось в вечер, в парке было уже чисто и убрано. Извилистые цепочки следов на свежевыпавшем снегу говорили о том, что и в праздновании, и в уборке участвовало немало народа.
Теперь угощение было съедено, гости исчезли, столы и оленьи шкуры убрали подальше. Парк возвратился к обычной жизни. Лишь несколько сорок по-прежнему выискивали на гравиевых дорожках следы пиршества.
Тетя Роза отдыхала, лежа на лоскутном одеяле, пока в плите потрескивали березовые дрова.
Ругер разливал глинтвейн в кофейные чашки.
Так подходило к концу наше празднование, и я понимала, что скоро будет пора откланяться.
Мы подняли чашки и поблагодарили за праздник. Папа пролил немного горячего глинтвейна на гипс, ничуть не обжегшись.
— Когда его снимут? — спросил Ругер, кивая в сторону гипса.
Папа посчитал на пальцах.
— К Крещению, наверное. Если снимок будет хороший, конечно.
— И тогда вы сможете ходить без костылей? — продолжал расспрашивать Ругер, отчего вид у папы стал слегка озадаченный.
— Надеюсь…
— Вот и хорошо, — выразительно произнес Ругер, как будто только что узнал что-то очень важное.
Папа вопросительно взглянул на меня, но я только улыбалась ему.
Улыбалась, понимая, что время еще не настало.
У каждого есть право на тайну. И право решать, когда ее раскрывать.
Лу пошла домой вместе с нами. На следующий день она должна была уехать жить во временную семью, но пока мы были вместе.
Засыпая, я услышала, как открывается дверь в мою комнату.
Это была Лу, в пижаме с медвежатами.
— Можно полежать с тобой? В моей постели так холодно, непривычно.
Я подвинулась — конечно же, места хватало.
— Элли? — прошептала Лу в темноте.
— М-м-м, — отозвалась я.
— Так, ничего. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Знаешь что?
— М-м-м?
— Хорошо здесь. Хорошо лежать с тобой под одеялом. Как раньше.
— Знаю. Очень хорошо, — пробормотала я, погружаясь в сон.
