Поздняя повесть о ранней юности - [26]

Сначала было очень страшно, но вспоминая лицо немца я не находил в нем ничего зловещего, что бы насторожило. Машина шла быстро, в кузове громыхали пустые ящики, и уже не было холодного, обжигающего ветра. Когда немного успокоились, стало проходить и чувство обреченности, подумалось: «Уж не из тех ли он немцев, которые должны были соединиться с нашими пролетариями и прекратить войну?», — как мы представляли себе это в первую неделю после 22 июня 1941 года.

Если мне удастся закончить этот свой рассказ о трудном военном лихолетье, я обязательно расскажу в нем о разных немцах, которых мне пришлось видеть много и близко. В тот период, когда шла жестокая война, слова немец и фашист были неразделимы, и я не мог себе представить, что немецкий солдат-шофер может поступить не по-фашистски.

Машина остановилась в центре села у церкви, рядом с которой жили Лозовые. В обратном порядке немец высадил сначала нас, затем сани, закрыл борт, сказал что-то приветливое и сразу же уехал.

Мария Емельяновна обогрела, накормила нас, и мы, захватив мамину машинку, отправились на квартиру к хозяйке, с которой мама договорилась заранее. Хозяйку нашу звали Мокрина Никифоровна Дырда. Жила она с семнадцатилетней дочерью Евдокией, а сын Петр был на фронте с первых дней войны. Спальное место нам с Женей отвели на печи. Мама спала на огромной лавке — непременном атрибуте того времени каждой сельской хаты, а хозяйка с дочкой — на огромной кровати.

Поручили нам и некоторые виды работ по хозяйству. Утром мы убирали снег, в ту зиму его наметало за ночь иногда под крышу. Потом заготовка дров — дело для нас привычное. Если снега было немного, и мы успевали все сделать до середины дня, то играли с местными ребятами, конечно же, в войну. В игре мы, приехавшие из города, всегда были немцами, объедавшими их село. Доставалось нам крепко, но мы не сдавались. Потом за нас вступился Коля Ивлев, мальчик старше нас и безусловный авторитет в селе.

По селу ходило много постороннего люду: ремесленники, врачеватели, гадалки и просто шатающиеся в поиске где и что украсть. Местные полицаи стали проверять по хатам — где, кто и почему живет посторонний. Чтобы не попадать к ним на заметку, мы собрались и со случайной оказией уехали домой, пробыв в селе две недели. Хозяйский родственник ехал в город на санях с лошадью, мы благополучно докатились до самого дома.

После этого мама одна еще несколько раз ездила на короткое время в село, что-то зарабатывала, а потом изменила вовсе форму работы. Перешла с индивидуального на массовый пошив наиболее ходовых вещей: бурки, телогрейки, безрукавки и женские полупальто, которые сбывала приезжавшим в город селянам за продукты, в основном кукурузу. Очевидно, оставлять нас одних мама больше не решалась.

Так мы начали 1942 год, первую зиму оккупации. Наиболее запомнившиеся события того периода я уже описал. К некоторым, особенно интересным, я буду возвращаться, не соблюдая хронологической последовательности, ибо через много лет без дневниковых или хотя бы тезисных записей сделать это очень трудно, а вернее — невозможно.

Ближе к весне мама определила меня «подмастерьем» к Ивану Петровичу Борщу, бывшему мужу нашей тетушки, не попавшему в армию из-за очень плохого слуха и работавшему в областной больнице. В полуподвале здания, в котором сейчас неврологическое отделение, была мастерская, где он точил хирургические инструменты для той части больницы, в которой лечили местное население.

Работа в этой мастерской была интересной и весьма разнообразной. Вначале я помогал устанавливать станки для заточки, доводки и полировки инструмента. Затем приспособления для направки инструментов для бритья. Со временем я кое-чему научился у своего наставника: узнал, что такое шлямбур, зенкер, штангенциркуль, развертка, разницу между отрезным, заточным, шлифовальным и полировальным кругами, по размеру гайки или болта брал нужный ключ, не глядя на цифры у головки, научился затачивать сверла и работать ими и еще многим слесарным премудростям.

Кроме того, Иван Петрович был хорошим часовым мастером, а так как в то время с часами было много проблем, ему носили для ремонта самые разнообразные системы. Это была отличная школа. Месяца через полтора-два ходики и будильники он полностью доверял мне, и я с ними благополучно справлялся.

Своим детям и внукам я часто говорил, изобретая самые различные формы передачи информации: нужно помнить, что лишних знаний не бывает и что самый легкий багаж в жизни — это знания.

Но, очевидно, что каждое поколение должно наступить на собственные грабли, ибо почти ничего из моего опыта им до сих пор не пригодилось. В каких-то книгах по психологии я прочитал, что при нормальных условиях, то есть в отсутствие природных или военных катаклизмов, последующие поколения используют опыт предыдущих всего на двадцать четыре процента, а повышение этой величины на два процента могло бы кардинально улучшить мироздание.

Со временем в мастерской появились и были установлены два токарных станка: один большой, но очень старый, а второй маленький, для часовых деталей. На обоих я научился работать и мог выточить простую деталь, нарезать резьбу, а на маленьком — даже ось для анкерного колеса будильника. Все знания, полученные в этой мастерской, мне в будущем очень пригодились.