Поющие золотые птицы - [32]

Воочию видят важные хранители закона, что волны лжи рассыпаются в мелкие брызги, ударяясь о камень истины. Кто может доказать, тому нечего бояться. Мудрец достойно отвел от себя клевету недругов. Но тут настала трудная минута для цадика.

***

— Отчего это, почтенный раби, — обратился к цадику старший из судей, — ты пишешь в сочиненных тобой книгах, что душа всякого еврея непременно содержит хоть малую частицу добра, а вот душа нееврея никакого добра в себе не несет? Выходит, ни я сам, ни судьи твои напротив тебя сидящие, ни жены и ни дети их, ни Государь Император — никто из нас, грешных, не удостаивается твоей милостивой похвалы за доброту? — спросил он.

— Наговор не ополчается против непогрешимости, он лишь преувеличивает, но не возникает на пустом месте, — заметил сановник в черной рясе, но старший судья остановил его.

— Сказанное тобой до сих пор поразило нас безошибочностью мудрых твоих суждений, поэтому мы с тревогой ожидаем ответа на этот вопрос. Объясняй, мудрец, в простых словах, чтобы мы поняли тебя, — закончил судья.

Цадик задумался. Разве можно просто и понятно раскрыть несведущим глубины тончайшей мудрости? А если бы даже такое было возможно, какой смельчак решится возносить себя перед своими судьями? А если кто и отважится на такое безрассудство, то не заслужит ли безумец более порицания, нежели похвалы?

Долго думает цадик, очень долго. И тут замечает он, как разом просветлели тревожные лица высоких сановников. Заулыбались судьи, засмеялись, заговорили между собой.

— Мудрейший раби, — снова обратился к цадику старший из судей, — наша вера отнюдь не говорит нам, что наш народ менее добр, чем твой, да и по простому здравому размышлению мы сами это понимаем. Ты промолчал, и от того не поколебал нашу уверенность. Боюсь, на сей раз ты ошибаешься, мудрейший раби, — сказал судья.

Вздох облегчения вырвался из груди старика, и он засмеялся вслед за судьями.

А уж потом, когда цадик вновь оказался на свободе и частенько рассказывал хасидам о страшных днях, проведенных им в застенках, он любил вспоминать, как спросили его о добрых и недобрых душах и как ловко он выскользнул из рук своих судей.

— Я не назвал никаких оснований того, что написал в книгах, я просто промолчал. Но все, что я говорил прежде, убедило судей, что правда на моей стороне, и умно поступили эти вельможи, что не стали настаивать на ответе, — так говорил мудрец своим хасидам.

***

Заседание судей подходило к концу, когда открылась дверь, и в каземат вошел человек в скромной гражданской одежде. Сановники побледнели от страха, узнав самого Государя Императора, который подал им знак молчать. Раби встал со своей скамьи навстречу вошедшему и поклонился уважительно и с достоинством.

— Почему, раби, ты приветствуешь меня, как царя? Разве моя одежда не говорит тебе о том, что я простой гражданин? Люди узнают своего Императора по блестящему мундиру, по золоченым каретам, по окружающей его свите генералов и министров, — сказал царь.

— Я знаю, передо мной стоит царь, ибо сердцу моему дано ощутить тот особый трепет, какой лишь помазанник Божий может вызвать в душе.

— Я много наслышан о твоей мудрости и святости, раби. Знаю, что возвели на тебя напраслину. Я бы хотел услышать от тебя ответ на один вопрос.

— Я весь внимание, Ваше Величество.

— Как доказать, мудрец, что существует в мире Бог?

— Ваше Величество, назовите и опишите мне вещь, которой не существует в мире.

— Как же я могу назвать несуществующую вещь? — изумился царь.

— Вот это и есть лучшее и яснейшее доказательство существования Бога в мире! — с торжеством провозгласил цадик.

— Сколь кратко твое слово! Воистину, очевидность лишь умаляется доказательством, — заметил царь.

— Кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает, — сказал раби.

Весьма удовлетворенный беседой, Государь Император распорядился немедленно отпустить цадика на волю.

***

— Вот какую историю я хотел рассказать вам, любезные мои хасиды, — сказал раби Яков и стал внимательно всматриваться в лица сидящих за столом. Жена его Голда скучала. Да и хасиды не все прониклись пафосом этой истории. Раби Яков был несколько обижен. «Жизнь мудреца скучна для скучных людей», — мстительно подумал он. Только Шломо, лучший и любимый ученик раби Якова, испытывал явное нетерпение, дожидаясь, когда учитель поинтересуется его, Шломо, мнением. Не забывая, что ученик его получил европейское образование, а также памятуя о том, что этот самый начитанный хасид не раз уж ставил его в неловкое положение своими чрезмерными познаниями, раби Яков колебался, спросить ли у Шломо, по какой такой причине тот столь сильно возбужден. Заговорив первым, Шломо помог цадику выйти из затруднения.

— Учитель, мне известно, что весьма похожее доказательство существования Бога было сделано задолго до того, как герой твоего рассказа беседовал с самим Государем Императором.

— И кем же оно было сделано, любезный Шломо? — с внешним ехидством, но внутренним страхом спросил раби Яков.

— Одним мудрецом, жившим в городе Амстердаме, имя которого я называть не хочу, боясь вызвать твой гнев, раби.

— Ты уже вызвал его, Шломо, — громко воскликнул цадик, — я знаю кого ты имеешь в виду. Не зря раввины отлучили этого вероотступника от общины и прокляли его. Не может быть, чтобы хасидский мудрец повторял слова безбожника. Должно быть, ты в своей Европе плохо читал эти вредные книги. Читай получше, дружок. То есть я не то хотел сказать! Читай книги цадика, дорогой Шломо! — успокаиваясь, поучительно заметил раби Яков и спросил, не желает ли кто–нибудь еще рассказать историю.